Начнем с вопроса: зачем народ разрушил тюрьму для аристократов и почему это событие вызвало бурное ликование у так называемых простых людей?

Действительно, Бастилия долгое время существовала как привилегированная тюрьма, рассчитанная на 42 персоны. Но вплоть до царствования Людовика XIV в ней редко сидело больше одного-двух узников одновременно — в основном мятежные принцы крови, маршалы Франции, герцоги или, на худой конец, графы. Им отводили просторные верхние комнаты (правда, с железными решетками на окнах), которые они могли меблировать по своему вкусу. В соседних помещениях жили их лакеи и прочая прислуга.

При Людовиках XIV и XV Бастилия несколько «демократизировалась», но осталась тюрьмой для благородного сословия. Простолюдины попадали туда крайне редко. Условия содержания заключенных соответствовали аристократическому статусу тюрьмы. Узники получали довольствие соответственно своему званию и сословию. Так, на содержание принца выделялось 50 ливров в день (вспомним, что на эту сумму четверка знаменитых мушкетеров Дюма жила почти месяц, не зная печали), маршала — 36, генерал-лейтенанта — 16, советника парламента — 15, судьи и священника — 10, адвоката и прокурора — 5, буржуа — 4, лакея или ремесленника — 3 ливра.

Пища для заключенных делилась на два разряда: для высших сословий (из расчета от 10 ливров в день и выше) и для низших сословий (меньше 10 ливров). Например, обед первого разряда состоял в скоромные дни из супа, вареной говядины, жаркого, десерта, а в постные — из супа, рыбы, десерта. К обеду ежедневно полагалось вино. Обеды второго разряда состояли из такого же количества блюд, но были приготовлены из менее качественных продуктов. В праздничные дни — святого Мартина, святого Людовика и на Крещение — предусматривалось лишнее блюдо: полцыпленка или жареный голубь. К тому же заключенные имели право гулять в саду Арсенала и на башнях.

Заключённые в крепости узники имели слуг и даже ходили друг к другу в гости. Такое население Бастилии буквально опустошало скудный в то время бюджет Франции.

С годами Бастилия стала принимать «постояльцев» менее знатных, и их жалование соответственно снизилось до 2,5 ливров в день. Бывало, узник просил продлить свой срок наказания, чтобы скопить себе некоторую сумму денег и иногда тюремное начальство шло ему навстречу.

В молодости почти год отсидел в Бастилии Вольтер, который во время заточения плодотворно работал над эпической поэмой «Генриада» и трагедией «Эдип».

В числе других знаменитых узников крепости – кардинал Роана, епископ Страсбурга (самый «дорогой» из всех содержанцев тюрьмы: ему ежедневно выплачивали 120 ливров), заклинатель духов, алхимик и авантюрист в одном лице «граф» Калиостро, который на самом деле был вовсе не графом, и не Калиостро, и не в возрасте 300 лет, а выходцем из бедной и безродной палермской семьи Джузеппе лет 40-50, таинственный человек в «железной маске», которая на самом деле была из бархата.

Среди узников всего за 10 дней до так называемого «штурма» крепости находился… маркиз де Сад, от фамилии которого пошло зловещее слово «садизм». Он лишь случайно не оказался участником триумфального шествия освобождённых «жертв» Бастилии. Этого скандально известного сексуального извращенца изолировали от общества, но комендант крепости и там не счёл возможным его содержание. Его отправили в дом умалишённых, поскольку поведение маркиза де Сада убеждало в его полной психической неполноценности.

В связи с большими расходами на содержание узников правительство Франции стало подумывать о том, чтобы вовсе закрыть тюрьму. Однако, как говорят, было одно «НО»… Но Бастилия была для французов олицетворением власти и порядка в стране. Кто владел ей – владел властью.

С воцарением Людовика XVI Бастилия потеряла характер государственной тюрьмы и превратилась в обычную, с той лишь разницей, что преступников содержали в ней в сравнительно лучших условиях. В Бастилии окончательно отменили пытки и запретили сажать заключенных в карцер. 11 сентября 1775 года министр Малесерб, много способствовавший смягчению тюремных правил, писал коменданту крепости: «Никогда не следует отказывать заключенным в занятиях чтением и письмом. Ввиду того, что они так строго содержатся, злоупотребление, которое они могли бы сделать при этих занятиях, не внушает опасений. Не следует также отказывать тем из них, которые пожелали бы заняться какого-либо другого рода работой. Надо только следить, чтобы в их руки не попадали такие инструменты, которые могут послужить им для бегства. Если кто-либо из них пожелает написать своим родным и друзьям, то это надо разрешать, а письма прочитывать. Равным образом надлежит разрешать им получать ответы и доставлять им таковые при предварительном прочтении. Во всем этом полагаюсь на ваше благоразумие и человечность».
Такое вот достаточно гуманное учреждение — прообраз современных тюрем цивилизованных стран — почему-то вызывало самую лютую ненависть французов. Две другие тюрьмы, Бисетр и Шарантон, где умирали с голоду и копошились в грязи политзаключенные и уголовники из простолюдинов, никто и пальцем не тронул.

С величайшим энтузиазмом взяв и разрушив тюрьму для аристократов, французы скоро стали этих самых аристократов бросать не в одну, а во множество тюрем, резать и гильотинировать. Чисто революционная логика!

Тюрьма, которой уже не было

Нужно ли было разрушать Бастилию? С 1783 по 1789 год Бастилия стояла почти пустой, и если бы в нее иногда не помещали преступников, место которым было в обыкновенных тюрьмах, то крепость оказалась бы необитаемой. Уже в 1784 году за неимением государственных преступников пришлось закрыть Венсенскую тюрьму, которая служила своего рода филиалом Бастилии. Конечно, Бастилия обходилась казне очень дорого. Только ее комендант получал ежегодно 60 тысяч ливров жалованья, а если к этому добавить расходы на содержание гарнизона, тюремщиков, врача, аптекаря, священников плюс деньги, выдаваемые на пропитание заключенных и их одежду (в одном 1784 году на это ушло 67 тысяч ливров), то сумма получалась громадная.

Исходя именно из этих соображений — «ради экономии», — министр финансов Неккер предложил упразднить Бастилию. И об этом говорил не он один. В 1784 году городской архитектор Парижа Курбе представил официальный план, предлагая открыть на месте крепости «площадь Людовика XVI». Есть сведения, что и другие художники разрабатывали проекты разнообразных сооружений и памятников на месте Бастилии. Особенно любопытен один их них, предлагавший срыть семь башен крепости и на их месте воздвигнуть памятник Людовику XVI. На пьедестале из груды цепей государственной тюрьмы должна была возвышаться фигура короля, который жестом освободителя протягивает руку по направлению к восьмой, сохраненной башне. (Возможно, теперь стоит пожалеть, что этот замысел остался неосуществленным.) А 8 июня 1789 года, уже после созыва Генеральных штатов, в Королевскую академию архитектуры поступил схожий проект Дави де Шавинье. Именно этим проектом Генеральные штаты хотели почтить Людовика XVI, «восстановителя народной свободы». Памятник так и не установили, но сохранились эстампы: король протягивает руку к высоким башням тюрьмы, разрушаемым рабочими.

В архиве Бастилии хранятся два рапорта, представленные в 1788 году Пюже, вторым лицом в крепости после коменданта. Он предлагал снести государственную тюрьму, а землю продать в пользу казны.

Все эти проекты вряд ли существовали бы и обсуждались, если бы не отражали настроение верховной власти: разрушение Бастилии было предрешено, и, не сделай это народ, сделало бы само правительство.

К 14 июля 1789 года все башни и бастионы Бастилии еще целы, но ее уже как бы не существует — она превратилась в призрак, в легенду. Как известно, взявшие крепость после долгих поисков нашли в этой «твердыне деспотизма» всего семь узников. Четверо из них оказались финансовыми мошенниками, пятый — распутник, заключенный в Бастилию по желанию своего отца, шестой проходил по делу о покушении на Людовика XV, седьмой насолил одной из фавориток короля. За день до штурма из Бастилии в Шарантон был переведен еще один узник — небезызвестный маркиз де Сад, сидевший за свои многочисленные преступления. Иначе 14 июля и он был бы освобожден народом как «жертва королевского произвола».

Штурм на бис

Взятие Бастилии — результат чисто французского легкомыслия. Верх легкомыслия проявила, прежде всего, власть. Хотя после созыва Генеральных штатов Париж с каждым днем все более революцинизировался, Людовик XVI (недурной в общем-то человек, больше всего на свете обожавший охоту и столярное ремесло) упорно отказывался предпринять контрмеры. Надо отдать ему должное — он любил свой народ. На все предложения ввести в Париж войска и силой подавить мятеж король в ужасе восклицал: «Но ведь это значит пролить кровь!». В Версале старались не замечать, к чему идет дело.

13 июля город очутился во власти вооруженных шаек. Очевидец вспоминает, что в ночь на 14 июля «целое полчище оборванцев, вооруженных ружьями, вилами и кольями, заставляли открывать им двери домов, давать им пить, есть, деньги и оружие». Все городские заставы захвачены ими и сожжены. Среди бела дня пьяные «твари выдергивали серьги из ушей гражданок и снимали с них башмаки», нагло потешаясь над своими жертвами. Одна банда этих негодяев ворвалась в Лазаристский миссионерский дом, круша все на своем пути, и разграбила винный погреб. После их ухода в приюте осталось тридцать трупов, среди которых была беременная женщина.

«В течение этих двух суток, — пишет депутат Генеральных штатов Бальи, — Париж чуть ли не весь был разграблен; он спасен от разбойников только благодаря национальной гвардии». Днем 14 июля разбойничьи шайки удалось обезоружить, нескольких бандитов повесили. Только с этого момента восстание приняло чисто политический характер.

Легкомысленно повели себя парижане. Правда, на призыв Камила Демулена идти на Бастилию откликнулось человек восемьсот. (Вот строки из этой барабанно-революционной демагогии: «Раз животное попало в западню, его следует убить… Никогда еще такая богатая добыча не давалась победителям. Сорок тысяч дворцов, отелей, замков, две пятых имущества всей Франции будут наградой за храбрость… Нация будет очищена».) Остальной Париж собрался в Сент-Антуанском предместье полюбоваться зрелищем. Площадь перед Бастилией была забита глазеющим народом, аристократия заняла места получше — на валах и возвышенностях, знатные дамы наблюдали за происходящим, сидя в специально захваченных с собой креслах. Аплодисменты «артистам с ружьями» не умолкали.

Ценой этого шикарного зрелища стали голод, террор, всеобщее озверение, двадцатипятилетние войны, гибель шести миллионов французов.

Кто взял Бастилию?

Всем известен популярнейший анекдот про учительницу, жаловавшуюся директору школы на учеников, которые не могли ответить на простой вопрос: «Кто взял Бастилию?». Каждый из них искренне уверял учительницу, что лично он – не брал. Директор же, подумав, начал успокаивать учительницу, что, возможно, они не врут, а Бастилию мог взять кто-нибудь из другого класса или даже из соседней школы.

Анекдот забавный, с плоским намёком на некомпетентность в вопросах истории не только учеников, но и самого директора школы.

Но верно говорится, что сказка – ложь, да в ней намёк, добрым молодцам урок.

Спустя 138 лет после столь знаменательного события правительственная комиссия Франции задалась тем же вопросом: «Кто взял Бастилию?», - и пришла к беспристрастному, но честному заключению, что штурма Бастилии не было, поскольку комендант крепости сдал её без боя, открыв ворота.

Взятие Бастилии. Офорт Ж.Ф. Жанине. Конец XVIII в.

Но как же так? Ведь учебники истории рассказывают по сей день о том, как 15 пушек Бастилии беспощадно палили в толпу парижан у стен крепости, о сотне погибших повстанцев, о знаменитой бреши в стене, образовавшейся после многочасовой ожесточённой перестрелки, через которую парижане ворвались в тюрьму, чтобы «освободить несчастных узников, томившихся в её мрачных казематах» и, наконец, о триумфальном шествии освобождённых узников по улицам Парижа! Выводы комиссии более чем странные, поскольку 863 парижанина были официально удостоены титула «Участник штурма Бастилии» и почётных пенсий до старости, выплачиваемых из бюджета Франции.

Победители инвалидов

Взятие Бастилии в военном отношении — дело более чем скромное. Успех штурма следует целиком отнести на счет численного превосходства восставших и испуга осажденных. 14 июля комендант Бастилии де Лоне имел в своем распоряжении лишь 32 швейцарцев Салис-Самадского полка, 82 инвалидов (так называли тогда вышедших в отставку ветеранов военной службы, вне зависимости от наличия у них рук и ног) и 15 пушек. Но даже с этими ничтожными силами де Лоне сумел продержаться почти двенадцать часов.

Толчком к восстанию парижан послужило увольнение королём министра финансов Неккера, разбогатевшего на спекуляциях, пытавшегося навязать французам конституцию по английскому образцу. Посредством ловких манипуляций мнением доверчивых депутатов от разных сословий, представлявших Национальное собрание, ему удалось поставить Людовика XVI в такие условия, что тот вынужден был отказаться от абсолютной монархии и открыть путь монархии конституционной. В глазах парижан Неккер выглядел гарантом конституции, а короля подозревали в подготовке государственного переворота.

«Заварив кашу», Неккер 11 июля тайно покинул Париж и вместе с семейством уютно зажил в своём швейцарском имении. А парижане, раззадоренные его пламенными речами, шли по улицам города с бюстом своего кумира, направляясь к стенам Бастилии.

Сигнал к началу штурма ранним утром подали двое молодых людей, Даван и Дассен. Они спустились по крыше парфюмерной лавки на крепостную стену, примыкавшую к гауптвахте, и спрыгнули во внешний (комендантский) двор Бастилии; Обер Бонмер и Луи Турне, бывшие солдаты, последовали за ними. Вчетвером они перерубили топорами цепи подъемного моста, который рухнул вниз с такой силой, что подпрыгнул от земли чуть ли не на два метра, — появились первые жертвы: один из горожан, толпившихся у ворот, был раздавлен, другой покалечен. Народ с криками торжества ринулся через комендантский двор ко второму подъемному мосту, непосредственно ведущему в крепость. Но здесь их встретил мушкетный залп. Толпа в замешательстве рассыпалась по двору, оставив на земле тела убитых и раненых. Большинство штурмующих не знали, каким образом были открыты первые ворота, и решили, что это сделал сам комендант, чтобы завлечь их в ловушку. Между тем комендант де Лоне, несмотря на постоянный обстрел крепости, до сих пор удерживал солдат от ответного огня.

В крепости даже и не помышляли затевать сражение, но при сложившейся ситуации комендант Бастилии маркиз Делонэ просто обязан был отдать приказ взяться за оружие.

Утром 14 июля Избирательный комитет, созданный здесь же, направил в Бастилию «депутацию». Члены комитета требовали от коменданта отвести пушки от позиций и передать оружие народу.

Комендант в это время завтракал с тремя пришедшими к нему городскими депутатами. Покончив с завтраком, он проводил гостей и выслушал требования уполномоченных комитета. Снять пушки он отказался. Не имея на то приказа, но согласился, во избежание конфликта, откатить их от бойниц, а с офицеров и солдат взял клятву, что они не начнут стрелять первыми.

Однако, собравшуюся у стен Бастилии толпу такой расклад событий не устраивал, нетерпение их росло и накопившаяся энергия требовала выхода. Когда комендант Бастилии опустил мосты для того, чтобы впустить очередную делегацию граждан, народ устремился за ними и начал стрелять по солдатам. И тогда гарнизон крепости, чтобы оттеснить нападавших, ответил встречным огнём, за что их обвинили в нарушении данной клятвы.

Члены Избирательного комитета в сопровождении барабанщиков направились в Бастилию с новой депутацией, неся белый флаг. Защитники Бастилии рады были начать переговоры, надеясь на мирный исход ситуации. Но представителей комитета такой исход не устраивал. Потолкавшись несколько минут у крепостных построек, часть их вернулась и объявила, что переговоры не могут состояться, поскольку по ним стреляют. Другая часть бросилась ко второму мосту, и тогда комендант действительно вынужден был отдать приказ стрелять.

События эти происходили у жилых и бытовых построек за пределами ещё собственно самой крепости. Вопреки здравому смыслу осаждавшие подожгли эти помещения, в том числе и дом коменданта, хотя пожар не входил в их планы и в первую очередь мешал им самим.

И вот тогда со стороны гарнизона крепости раздался ОДИН-ЕДИНСТВЕННЫЙ выстрел из пушки тяжёлой картечью , о чём до сих пор говорят, как о непрерывной пальбе из 15-ти пушек по мирным парижанам.

Ситуация выходила из-под контроля самих членов Избирательного комитета, поскольку тут же открылась стрельба из пушек по самой крепости. Инициативу неожиданно перехватил находившийся в то время по коммерческим делам в Париже швейцарец Юлен. Ему удалось своей зажигательной речью на городской площади убедить гвардейцев короля «заступиться за беззащитный народ» и те с пятью пушками примкнули к восставшим.

Солдаты и офицеры гарнизона крепости не хотели сражения и предложили коменданту капитулировать. Получив согласие, они объявили, что сложат оружие, если им будет обеспечен надёжный конвой для выхода из крепости.

Юлен такие гарантии дал, но сдержать их оказалось делом нелёгким. Вслед за вошедшим в крепость Юленом, туда устремилась разъярённая толпа, давно уже заскучавшая у ворот крепости. Нападавшие сбили с ног Юлена, и, схватив коменданта маркиза Делонэ, отсекли ему голову мясницким ножом. Были убиты и несколько офицеров гарнизона.

За несколько следующих часов Бастилия превращалась в руины. Самое парадоксальное то, что в этой эйфории не сразу вспомнили об узниках, «жертвах деспотизма». Когда же вывели узников к стенам Ратуши, их оказалось всего… семь человек, но каких! Один – закоренелый уголовный преступник, двое душевнобольных, четверо содержались временно за подделку векселей.

Вот этих-то узников и провели со всеми почестями и триумфом по улицам Парижа, неся впереди пику, увенчанную головой маркиза Делонэ, до конца выполнившего свой долг перед королём и Отечеством. «Украшением» компании этих отщепенцев мог бы стать и маркиз де Сад.

Этим завершился «штурм» Бастилии, после которого в Париж торжественно возвратился национальным героем банкир Неккер.

Несколько недель до сноса Бастилии она была местом прогулок горожан. Затаив дыхание, они ощупывали пушки, «беспрерывно палившие» в народ, с замиранием сердца взирали на «орудие пыток» - механизм, который на самом деле был печатной машиной, теряли дар речи, обнаружив в земле на территории крепости несколько скелетов, которые были останками заключённых-протестантов, умерших по разным причинам в Бастилии. Их захоронили там потому, что на городских католических кладбищах погребение протестантов не допускалось.

Из всего, что осталось от Бастилии, наибольшую ценность представляли архивы. Благодаря им через 138 лет после «взятия» Бастилии та самая, созданная городскими властями комиссия, изучив свидетельства очевидцев, записала в своём отчёте, что «БАСТИЛИЮ НЕ БРАЛИ ШТУРМОМ, ЕЁ ВОРОТА ОТКРЫЛ САМ ГАРНИЗОН. ЭТИ ФАКТЫ ИСТИННЫ И НЕ МОГУТ БЫТЬ ПОДВЕРГНУТЫ СОМНЕНИЮ ».

Напрашивается вопрос: зачем была нужна такая канитель вокруг Бастилии и для чего нужно было захватывать пустую, фактически, крепость?

Именно потому, что она была олицетворением власти в стране. Бедами узников при этом повстанцы были озабочены менее всего. Вскоре за этими событиями последовали закономерные перемены в политике страны, начиная с утраты власти королём Людовиком XVI.

До основанья, а затем? Затем осколки продадим

В Версале узнали о взятии Бастилии только в полночь (король в этот день отметил в дневнике: «Ничего»). Как известно, лишь один придворный — герцог де Лианкур — понял смысл случившегося. «Но ведь это бунт!» — удивленно воскликнул Людовик XVI, услышав новость. «Нет, ваше величество, это не бунт, это революция», — поправил его Лианкур.

А когда королю доложили о смерти де Лоне, он равнодушно отозвался: «Ну что ж! Он вполне заслужил свою участь!». (Интересно, думал ли он так о себе, всходя на эшафот три года спустя?) Людовик в тот же день надел трехцветную кокарду, увидев которую Мария- Антуанетта брезгливо поморщилась: «Я не думала, что выхожу замуж за мещанина».

Так отреагировал двор на событие, возвещавшее будущую гибель монархии.

Зато в обоих полушариях взятие Бастилии произвело огромное впечатление. Всюду, особенно в Европе, люди поздравляли друг друга с падением знаменитой государственной тюрьмы и с торжеством свободы. В Петербурге героями дня стали братья Голицыны, участвовавшие в штурме Бастилии с фузеями в руках. Генерал Лафайет послал своему американскому другу, Вашингтону, ключи от ворот Бастилии — они до сих пор хранятся в загородном доме президента США. Из Сан-Доминго, Англии, Испании, Германии слали пожертвования в пользу семейств погибших при штурме. Кембриджский университет учредил премию за лучшую поэму на взятие Бастилии. Архитектор Палуа, один из участников штурма, из камней крепости изготовил копии Бастилии и разослал их в научные учреждения многих европейских стран. Камни из стен Бастилии шли нарасхват: оправленные в золото, они появились в ушах и на пальцах европейских дам.

В день взятия Бастилии, 14 июля, мэрия Парижа, приняв предложение Дантона, создала комиссию по разрушению крепости. Работы возглавил Палуа. Когда стены Бастилии снесли более чем наполовину, на ее руинах устроили народные гулянья и вывесили табличку: «Здесь танцуют». Окончательно крепость разрушили 21 мая 1791 года. Камни ее стен и башен были проданы с аукциона за 943 769 франков.

Разрушение Бастилии вовсе не означало того, что новая власть больше не нуждалась в тюрьмах. Напротив, очень скоро наступили времена, когда о Бастилии, как, пожалуй, и обо всем старом режиме, многие французы стали вспоминать с ностальгией. Революционный произвол оставил далеко позади себя злоупотребления королевской власти, а каждый город обзавелся собственной якобинской Бастилией, которая, в отличие от Бастилии королевской, не пустовала.

источники

http://www.nkj.ru/archive/articles/11029/

http://berloga.net/view.php?id=121968

Из интересных и спорных исторических событий напомнил бы вам вот такие моменты: или Оригинал статьи находится на сайте ИнфоГлаз.рф Ссылка на статью, с которой сделана эта копия -

Великие события, меняющие жизнь стран, а порой и целого мира, неизбежно обрастают мифами. Великая Октябрьская социалистическая революция неотделима от мифа о штурме Зимнего дворца, увековеченного гением Сергея Эйзенштейна . Великая Французская революция немыслима без мифа о взятии Бастилии. Миф этот оказался настолько прочен, что и сегодня День взятия Бастилии — 14 июля — отмечается как главный национальный праздник Франции.

Как часто бывает, воспетая в веках история штурма главной цитадели французского абсолютизма на деле была значительно прозаичнее.

Укреплённый замок, построенный во второй половине XIV века, заслужил недобрую славу самого мрачного места во Франции во многом благодаря деятельности кардинала Ришелье.

До той поры Бастилия чаще служила прямо противоположным целям — в замке укрывались члены королевской семьи во время периодически вспыхивавших в стране бунтов.

При Людовике XIV Бастилия пережила свою «минуту славы». Именно тогда в её казематы стали отправлять «государственных преступников» без суда и следствия, по одной лишь записке короля.

Через эти застенки прошло немало известных персон, включая загадочную «Железную маску», философа Вольтера , министра финансов Николя Фуке , известного авантюриста графа Калиостро и многих-многих других.

Однако ко времени начала Великой Французской революции Бастилия, чей возраст перевалил за 400 лет, превратилась из стратегического объекта в обременительную проблему, от которой власти очень хотели избавиться.

План реконструкции рассматривался медленно, и к моменту начала революции решения по нему так и не приняли.

Взятие Бастилии. 1793, Шарль Тевенен. Фото: Commons.wikimedia.org

Упрямый маркиз

12 июля 1789 года парижский адвокат Камиль Демулен в Пале-Рояле произнёс пламенную речь в связи с отставкой популярного в народе министра финансов Жака Неккера . Демулен призывал возмущённых парижан взяться за оружие и силой заставить короля прислушаться к мнению народа.

Призыв нашёл живой отклик, и Париж стал ареной уличных столкновений между революционерами и верными королю отрядами. При этом на сторону повстанцев стали переходить офицеры королевской армии, что значительно укрепило их силы.

Утром 14 июля повстанцы захватили оружейные склады в Доме инвалидов, захватив несколько десятков тысяч ружей. Вооружённые революционеры двинулись по направлению к Бастилии.

У похода на Бастилию было несколько причин. Наиболее практичные предполагали получить там порох и боеприпасы для вновь созданной революционной милиции. Другие считали необходимым освободить содержавшихся там «узников короля». Третьи видели в Бастилии оплот королевской власти и стремились путём захвата замка пошатнуть французскую монархию.

В том, что произошло дальше, важную роль сыграла личность последнего коменданта замка. Маркиз де Лонэ был верным сторонником короля и поборником жёстких тюремных правил. Он отлично подошёл бы Бастилии времён её расцвета, однако в 1789 году упрямство маркиза самым губительным образом сказалось и на его судьбе, и на судьбе самой Бастилии.

В первой половине дня к де Лонэ прибыли две делегации восставших, просивших пороха и пуль из арсеналов замка. Переговоры прошли мирно, но комендант передавать боеприпасы отказался категорически.

Взятие Бастилии. 1928, Генри Пол Перро. Фото: Commons.wikimedia.org

«Мы хотим Бастилию!»

Между тем к Бастилии стали стягиваться тысячи повстанцев, настроенных отнюдь не мирно. Вскоре под стенами замка собралось около 50 тысяч человек. В толпе кричали: «Мы хотим Бастилию!»

В распоряжении коменданта Бастилии были 82 инвалида (так называли тогда вышедших в отставку ветеранов военной службы, вне зависимости от наличия у них рук и ног), 32 швейцарских гвардейца и 13 пушек.

Отстоять обветшалую крепость с таким отрядом не представлялось возможным, однако, когда повстанцы попытались проникнуть внутрь, маркиз де Лонэ приказал открыть по ним огонь из пушек. От залпов Бастилии погибло несколько десятков человек, что никак не повлияло на намерения остальных, а напротив, придало им ярости.

Вскоре повстанцы подтянули к Бастилии пушки, захваченные в Доме инвалидов. Одновременно с этим повстанцы ворвались внутрь крепости, заняв так называемый наружный двор.

Надо отдать должное де Лонэ — в своём упрямстве он был последователен. Поняв, что удержать Бастилию не получится, он решил взорвать её! Взяв факел, он спустился в подземелье, чтобы поджечь пороховой погреб.

Однако гарнизон Бастилии не желал умирать вместе со своим комендантом во славу короля, потому де Лонэ скрутили собственные подчинённые и заставили провести военный совет, на котором было принято решение сдаться в обмен на сохранение жизни.

Взятие Бастилии. Фото: Commons.wikimedia.org

И по камешку, по кирпичику…

Около пяти вечера Бастилия перешла в руки повстанцев, которых ждало разочарование. В камерах Бастилии обнаружили всего семерых, ни один из которых не тянул на титул «жертв режима» — четыре фальшивомонетчика, два психически больных и один убийца-уголовник. Даже легендарного маркиза де Сада к тому моменту из Бастилии перевели в психиатрическую клинику.

Тем не менее всех узников Бастилии, найденных в камерах, революционеры освободили.

После этого замок подвергся грабежу. Историки по сей день сожалеют о богатейшем архиве документов Бастилии, который по большей части был уничтожен во время захвата крепости.

Революционные массы — хозяева своих слов. Обещание сохранить жизнь гарнизону Бастилии так и осталось обещанием: несчастного маркиза де Лонэ обезглавили, а его голову надели на пику, с которой прошлись по Парижу, распевая победные песни. Были убиты ещё несколько солдат и офицеров, находившихся в Бастилии.

Дальше с Бастилией случилось то, что ровно два столетия спустя произошло с Берлинской стеной. Парижский муниципалитет постановил немедленно её разрушить на общественных началах, и уже на следующий день парижане с подручными инструментами и радостью на лицах вышли громить памятник архитектуры XIV века. Поскольку в то время в Париже не было движения «Архнадзор», помешать вандализму было некому.

Процесс разрушения растянулся на два года, но дело было сделано — от Бастилии не осталось и следа. Битый кирпич от стен замка пошёл на сувениры, которые ещё долго продавали всем желающим.

Сто лет на размышление

На месте Бастилии долгое время находился пустырь, колорита которому добавляла лишь надпись «Здесь танцуют». Впрочем, сотрясаемой революционными потрясениями Франции ещё долго было не до танцев.

Падение Бастилии убедило короля Людовика XVI в серьёзности намерений восставших, но не заставило признать их. Политическая борьба только набирала обороты, и монарх не предполагал, что с головой распрощается не только смелый, но глупый де Лонэ, но и он сам.

Отношение к взятию Бастилии во Франции менялось вместе со сменой режимов. Полвека спустя на площади Бастилии появился монумент в честь революции — Июльская колонна. Но дело в том, что этот 80-метровый памятник был посвящён не взятию Бастилии, а июльской революции 1830 года.

Потрясения конца XVIII - начала XIX века Франция «переваривала» почти сто лет, пытаясь расставить всех участников исторической драмы по местам.

В итоге в июле 1880 года День взятия Бастилии был объявлен национальным праздником, а сам штурм — днём свержения абсолютизма во Франции.

В этом статусе День взятия Бастилии существует более 130 лет, и отказываться от него французы не собираются.

Возможно, другим странам, продолжающим воевать с собственным прошлым, стоит взять с них пример.

По легенде, «штурм Бастилии», свершившийся 14 июля 1789 года , стал запалом Великой французской революции, которая, как пишется в справочниках, «завершила эпоху деспотизма и возвестила людям Свободу, Равенство, Братство».

Празднуя годовщину падения «цитадели тирании» , 14 июля по Елисейским полям проходит военный парад, и сам французский президент, чей кортеж торжественно движется от площади Согласия к площади Звезды, приветствует сограждан.

Итак, если мы зададимся вопросом: что же празднует Франция 14 июля? - нам официально объяснят – празднуется взятие штурмом крепости Бастилии, которую считали оплотом и символом абсолютизма, жестокости, самоуправства и т.д.

Попробуем разобраться во всей этой странной истории.

Тюрьма для аристократов

Начнем с вопроса: зачем народ разрушил тюрьму для аристократов, и почему это событие вызвало бурное ликование у так называемых простых людей?

Бастилия долгое время существовала как привилегированная тюрьма, рассчитанная на 42 персоны. Но вплоть до царствования Людовика XIV в ней редко сидело больше одного-двух узников одновременно - в основном мятежные принцы крови, маршалы Франции, герцоги или, на худой конец, графы. Им отводили просторные верхние комнаты (правда, с железными решетками на окнах), которые они могли меблировать по своему вкусу. В соседних помещениях жили их лакеи и прочая прислуга.

Знатным сидельцам из кармана государства выдавались карманные деньги, и немалые! Принцу крови выплачивалось 50 ливров в день, маршалу - 36, а уж кардиналу Де Рогану, угодившему в кутузку за пресловутую «историю с ожерельем», платили в день аж по 120 ливров! И оттого, случалось, сиделец просил продлить свой срок наказания, дабы «во мраке заточения» накопить денежек на черный день!

Пища для заключенных делилась на два разряда: для высших сословий (из расчета от 10 ливров в день и выше) и для низших сословий (меньше 10 ливров). Например, обед первого разряда состоял в скоромные дни из супа, вареной говядины, жаркого, десерта, а в постные - из супа, рыбы, десерта. К обеду ежедневно полагалось вино. Обеды второго разряда состояли из такого же количества блюд, но были приготовлены из менее качественных продуктов. В праздничные дни - святого Мартина, святого Людовика и на Крещение - предусматривалось лишнее блюдо: полцыпленка или жареный голубь. К тому же заключенные имели право гулять в саду Арсенала и на башнях.

С годами Бастилия стала принимать «постояльцев» помельче, и ежедневные пенитенциарные субсидии, соответственно, снизились.

Тем не менее, Бастилия, чей возраст к началу революции перевалил за 400 лет, оставалась такой обузой для казны, что суперинтендант (государственный контролер финансов) Жак Неккер (1732-1804) решил в целях экономии тюрьму упразднить, а крепость снести. Неккера опередила Французская революция.

Среди VIP-зеков Бастилии в разное время были маршал Жиль де Рэ , герцоги де Гизы , Вольтер . Ну и знаменитая на весь мир таинственная Железная Маска!

Незадолго до «незабываемого 89-го» попал в Бастилию и маркиз де Сад. Однако почти накануне штурма маркиза за буйство решили пересадить в Шарантон - психушку тюремного типа. Так и не пришлось автору «Жюстины» триумфально продефилировать вечером 14 июля 1789 года плечом к плечу с освобожденными «жертвами деспотии» общим числом в семь человек. А вот каннибалу графу де Лоржу это удалось. Всего в Бастилии на тот момент находились всего семь заключенных : четыре фальшивомонетчика, два психически больных и один убийца.

Такое вот достаточно гуманное учреждение - прообраз современных тюрем цивилизованных стран - почему-то вызывало самую лютую ненависть французов.

Две другие тюрьмы, Бисетр и Шарантон , где умирали с голоду и копошились в грязи политзаключенные и уголовники из простолюдинов, почему-то никто и пальцем не тронул. Освобождать было некого?

В свете всего выше сказанного должна заметить, что не тянет Бастилия на символ тирании, ненавистный простому народу.

А был ли штурм?

Итак, если освобождать простому народу из Бастилии было некого, должен же быть какой-то иной мотив для похода не неё? Тем более, что вид она имела грозный и внушительный, гарнизон в ней присутствовал, вооруженный пушками. Зачем было туда идти?

Многое объясняют сведения о наличии в крепости оружия и большого количества пороха. И ещё: там содержался королевский архив, который был разграблен, лишь небольшая его часть уцелела.

Взятие Бастилии - результат чисто французского легкомыслия ,- пишут некоторые историки.

Верх легкомыслия проявила, прежде всего, власть. Хотя после созыва Генеральных штатов Париж с каждым днем все более революцинизировался, Людовик XVI упорно отказывался предпринять контрмеры. Надо отдать ему должное - он любил свой народ. На все предложения ввести в Париж войска и силой подавить мятеж король в ужасе восклицал: "Но ведь это значит пролить кровь!" . В Версале старались не замечать, к чему идет дело.

13 июля город очутился во власти вооруженных шаек. Очевидец вспоминает, что в ночь на 14 июля "целое полчище оборванцев, вооруженных ружьями, вилами и кольями, заставляли открывать им двери домов, давать им пить, есть, деньги и оружие" .

Все городские заставы захвачены ими и сожжены. Среди бела дня пьяные "твари выдергивали серьги из ушей гражданок и снимали с них башмаки" , нагло потешаясь над своими жертвами. Одна банда этих негодяев ворвалась в Лазаристский миссионерский дом, круша все на своем пути, и разграбила винный погреб. После их ухода в приюте осталось тридцать трупов, среди которых была беременная женщина.

"В течение этих двух суток , - пишет депутат Генеральных штатов Бальи , - Париж чуть ли не весь был разграблен; он спасен от разбойников только благодаря национальной гвардии" . Днем 14 июля разбойничьи шайки удалось обезоружить, нескольких бандитов повесили. Только с этого момента восстание приняло чисто политический характер.

Толпу заводят и направляют на Бастилию.

(Вот строки из этой барабанно-революционной демагогии: "Раз животное попало в западню, его следует убить... Никогда еще такая богатая добыча не давалась победителям. Сорок тысяч дворцов, отелей, замков, две пятых имущества всей Франции будут наградой за храбрость... Нация будет очищена". )

Остальной Париж собрался в Сент-Антуанском предместье полюбоваться зрелищем. Площадь перед Бастилией была забита глазеющим народом, аристократия заняла места получше - на валах и возвышенностях, знатные дамы наблюдали за происходящим, сидя в специально захваченных с собой креслах. Аплодисменты "артистам с ружьями" не умолкали.

"Бастилия была взята не приступом , - свидетельствует один из участников штурма, - она сдалась еще до атаки, заручившись обещанием, что никому не будет сделано никакого зла. У гарнизона, обладавшего всеми средствами защиты, просто не хватало мужества стрелять по живым телам, с другой стороны, его сильно напугал вид огромной толпы. Осаждающих было всего восемьсот-девятьсот человек - рабочие и лавочники из ближайших мест, портные, каретники, суровщики, виноторговцы, смешавшиеся с национальной гвардией. Но площадь Бастилии и все прилегающие улицы были переполнены любопытными, которые сбежались смотреть на зрелище".

Гарнизону же с высоты стен казалось, что на них идет весь миллионный Париж. И инвалиды, с самого начала штурма выражавшие недовольство комендантом, заставили де Лоне согласиться на капитуляцию.

А вот, что написал в мемуарах унтер-офицер Гийо де Флевиль , один из военных, которому по статусу следовало защищать Бастилию: «Бастилию никогда не брали штурмом» . Еще один офицер, Ф. Эли из «полка королевы», который тем днем как раз нес караул в стенах тюрьмы, выразился еще конкретней: «Бастилию не брали приступом; она капитулировала до того, как на нее напали».

Весь гарнизон крепости был зверски убит. При этом гарнизон Бастилии состоял всего из 114 человек, из них 32 были швейцарскими гвардейцами, а оставшиеся 82 – инвалидами. Он сдался под гарантии личной безопасности, не понимая, что у возбужденной толпы брать гарантии, по меньшей мере, неразумно.

Узников, которых освободили, торжественно провели по городским улицам. Во главе процессии «человеколюбивые революционеры» гордо несли комендантскую голову, насаженную на пику. Это был апофеоз. На крышах домов собрались тысячи любопытных – все ликовали. На следующий день завалы бастиона деспотизма стали разбирать. Нагнали строителей. Ну а парижане, ликуя, кружились вокруг, танцуя и напевая.

Взятие Бастилии описали в газетах как подвиг революционного народа. Ну а после, как водится, начались приписки – легендарные события, провозглашение героев, погибших за правое дело. А чтобы в героях в действительности оказались погибшие, взяли списки городских воришек, бездомных клошаров, умерших в городе еще прошедшей снежной зимой.

863 парижанина, включая 8-летнего мальчика, первым вскарабшегося на стену крепости, были названы «почетными участниками штурма» или просто «людьми Бастилии» и на протяжении многих лет выплачивали им государственный пенсион за особые заслуги перед революцией.

В том же, 1790 году, по решению Национального собрания, Бастилия была разрушена. На ее месте на пустыре появилась табличка с надписью «Désormais ici dansent» (фр. «отныне здесь танцуют» ).

На следующий день в городе началось массовое избиение аристократов. Франция вступала в эпоху, о которой позже один депутат выразился так: "Престол Божий - и тот пошатнулся бы, если бы наши декреты дошли до него".

Зато в обоих полушариях взятие Бастилии произвело огромное впечатление. Всюду, особенно в Европе, люди поздравляли друг друга с падением знаменитой государственной тюрьмы и с торжеством свободы.

14 июля, мэрия Парижа, приняв предложение Дантона, создала комиссию по разрушению крепости. Работы возглавил Палуа. Окончательно крепость разрушили 21 мая 1791 года. Камни ее стен и башен были проданы с аукциона за 943 769 франков.

Генерал Лафайет послал своему американскому другу, Вашингтону, ключи от ворот Бастилии - они до сих пор хранятся в загородном доме президента США. Из Сан-Доминго, Англии, Испании, Германии слали пожертвования в пользу семейств погибших при штурме.

Кембриджский университет учредил премию за лучшую поэму на взятие Бастилии. Архитектор Палуа, один из участников штурма, из камней крепости изготовил копии Бастилии и разослал их в научные учреждения многих европейских стран. Камни из стен Бастилии шли нарасхват: оправленные в золото, они появились в ушах и на пальцах европейских дам.

Европа ликовала.

Разрушение Бастилии вовсе не означало того, что новая власть больше не нуждалась в тюрьмах. Напротив, очень скоро наступили времена, когда о Бастилии, как, пожалуй, и обо всем старом режиме, многие французы стали вспоминать с ностальгией. Революционный произвол оставил далеко позади себя злоупотребления королевской власти, а каждый город обзавелся собственной якобинской Бастилией, которая, в отличие от Бастилии королевской, не пустовала.

Ценой этого шикарного зрелища стали голод, террор, всеобщее озверение, двадцатипятилетние войны, гибель миллионов французов.

Французский историк Патрис Генифе в книге «Политика революционного террора. 1789 – 1794» писал: «Статистическая точность в этом вопросе невозможна. Мы никогда не узнаем точного числа жертв революционного насилия. Здесь приходится довольствоваться приблизительными подсчётами, определяющими лишь вероятные границы».

Он, проведя анализ наиболее известных исследований на эту тему, подсчитал всех так или иначе погибших по политическим мотивам в наиболее активный период революции, а также вандейских мятежников и солдат правительственных войск, павших в боях с ними.

Генифе писал: «Общий итог Террора насчитывает, следовательно, минимум 200 и максимум 300 тысяч смертей, или примерно 1% населения на 1790 г . (28 млн. жителей)». Всего же, по его подсчётам, за годы революции и наполеоновских войн Франция потеряла 2 миллиона человек.

По его словам, «уже с первых дней Революция несла в себе потенциальную опасность насилия и террора. Начиная с 1789 г. террор присутствует во Французской революции: "так темное пятнышко на кожуре фрукта, выдает присутствие червя, который гложет его изнутри"

А теперь краткая историческая справка :

Англо-французские войны

Бретонская война (1076-1077) - противодействие Филиппа I попытке Вильгельма Завоевателя подчинить Бретань

Первая Вексенская война (1087) - военные действия в Вексене, на границе Нормандии и Иль-де-Франса

Вторая Вексенская война (1097-1099)

Англо-французская война (1109-1113)

Англо-французская война (1116-1120) - вторжение Людовика VI в Нормандию для поддержки Вильгельма Клитона

Англо-французская война (1123-1128)

Нормандская кампания Людовика VII (1150-1151) - часть гражданской войны Стефана и Матильды

Нормандская война (1152-1154) - часть гражданской войны Стефана и Матильды

Тулузский поход (1159) - война Генриха II с графом Тулузским и Людовиком VII

Англо-французская война (1173-1174) - часть гражданской войны между Генрихом II и сыновьями

Англо-французская война (1187-1189) - между Филиппом Августом и Генрихом II

Англо-французская война (1193-1199) - между Филиппом Августом и Ричардом Львиное Сердце. Победа Ричарда.

Англо-французская война (1199-1200) - между Филиппом Августом и Иоанном Безземельным

Англо-французская война (1202-1214) - решительная победа Филиппа Августа над Иоанном Безземельным и присоединение к Франции Нормандии, Анжу и Пуату

Английская экспедиция принца Людовика (1215-1217) - часть Первой баронской войны

Англо-французская война (1242) (Сентонжская война) - попытка Генриха III воспользоваться мятежом французских баронов и вернуть часть утраченных земель

Англо-французская война (1294-1298)

Война Сен-Сардо (1324-1327) - пограничный конфликт в Гиени

Столетняя война (1337-1453)

Французская экспедиция (1475) - попытка вмешательства Эдуарда IV в Бургундские войны на стороне Карла Смелого

Англо-французская война (1488)

Англо-французская война (1489-1492)

Англо-французская война (1512-1514) - часть войны Камбрейской лиги

Англо-французская война (1522-1526) - часть Итальянской войны 1521-1526

Англо-французская война (1543-1546) - часть Итальянской войны 1542-1546

Англо-французская война (1549-1550)

Англо-французская война (1557-1559) - часть Итальянской войны 1551-1559

Англо-французская война (1562-1564) - вмешательство Англии в первую религиозную войну

Англо-французская война (1627-1629) - часть французских религиозных войн

Англо-французская война (1666-1667) - конфликт в Вест-Индии в ходе Второй англо-голландской войны

Англо-французская война (1689-1697) - часть войны Аугсбургской лиги

Англо-французская война (1702-1713) - часть войны за испанское наследство

Англо-французская война (1744-1748) - часть войны за австрийское наследство

Англо-французская война (1756-1763) - часть Семилетней войны

Англо-французская война (1778-1783) - часть войны за независимость США

Англо-французская война (1793-1802) - часть французских революционных войн

Англо-французская война (1803-1814) - часть наполеоновских войн

Англо-французская война (1815) - часть войны 7-й антинаполеоновской коалиции

Восемь веков до начала «Великой французской революции» Франция была непримиримым и грозным соперником Англии. После неё, пройдя через эпоху наполеоновских войн, Франция навсегда вписалась в круг последователей британской политики.

Поэтому вряд ли случайным является тот факт, что национальным праздником День взятия Бастилии стал по прошествии 82 лет после такого взятия. Чтобы уже и внуки не помнили рассказы дедов про то, как это всё было...

Вот и празднуют начало братоубийственной войны, и конец самостоятельной французской политики.

Сергей ЦВЕТКОВ, историк.

14 июля 1789 года восемьсот парижан и двое русских захватили Бастилию. С тех пор в сознании людей штурм знаменитой королевской тюрьмы стал символом порыва народа к свободе - во Франции этот день и сегодня отмечают как национальный праздник. Правда, нам с нашей русской колокольни трудно понять, чем это событие так умиляет французов. Мы, потомки палачей и жертв "Великой Октябрьской", уже не столь легко поддаемся очарованию революционных символов, зная, что любой из них олицетворяет не столько свободу, равенство и братство, сколько ложь, кровь и безумие. Взятие Бастилии - не исключение.

Наука и жизнь // Иллюстрации

Наука и жизнь // Иллюстрации

План Парижа середины XVI века. Почти в центре его возвышается крепость Бастилия.

Так выглядела Бастилия в конце XVIII века - незадолго перед тем, как была разрушена.

Гравюра конца XVIII века, изображающая штурм Бастилии. День разрушения Бастилии, 14 июля 1789 года, считается началом буржуазной французской революции.

План Бастилии, относящийся к 1765 году. Башни: 1 - Угловая; 2 - Часовая; 3 - Казны; 4 - Де Ла Конте; 5 - Колодезя; 6 - Свободы; 7 - Бертодьера; 8 - Базинера. 9 - Зал Совета; 10 - библиотека; 11 - дон Жон; 12 - ворота арсенала; 13 - часовня.

Тюрьма для аристократов

Начнем с вопроса: зачем народ разрушил тюрьму для аристократов и почему это событие вызвало бурное ликование у так называемых простых людей?

Действительно, Бастилия долгое время существовала как привилегированная тюрьма, рассчитанная на 42 персоны. Но вплоть до царствования Людовика XIV в ней редко сидело больше одного-двух узников одновременно - в основном мятежные принцы крови, маршалы Франции, герцоги или, на худой конец, графы. Им отводили просторные верхние комнаты (правда, с железными решетками на окнах), которые они могли меблировать по своему вкусу. В соседних помещениях жили их лакеи и прочая прислуга.

При Людовиках XIV и XV Бастилия несколько "демократизировалась", но осталась тюрьмой для благородного сословия. Простолюдины попадали туда крайне редко. Условия содержания заключенных соответствовали аристократическому статусу тюрьмы. Узники получали довольствие соответственно своему званию и сословию. Так, на содержание принца выделялось 50 ливров в день (вспомним, что на эту сумму четверка знаменитых мушкетеров Дюма жила почти месяц, не зная печали), маршала - 36, генерал-лейтенанта - 16, советника парламента - 15, судьи и священника - 10, адвоката и прокурора - 5, буржуа - 4, лакея или ремесленника - 3 ливра.

Пища для заключенных делилась на два разряда: для высших сословий (из расчета от 10 ливров в день и выше) и для низших сословий (меньше 10 ливров). Например, обед первого разряда состоял в скоромные дни из супа, вареной говядины, жаркого, десерта, а в постные - из супа, рыбы, десерта. К обеду ежедневно полагалось вино. Обеды второго разряда состояли из такого же количества блюд, но были приготовлены из менее качественных продуктов. В праздничные дни - святого Мартина, святого Людовика и на Крещение - предусматривалось лишнее блюдо: полцыпленка или жареный голубь. К тому же заключенные имели право гулять в саду Арсенала и на башнях.

С воцарением Людовика XVI Бастилия потеряла характер государственной тюрьмы и превратилась в обычную, с той лишь разницей, что преступников содержали в ней в сравнительно лучших условиях. В Бастилии окончательно отменили пытки и запретили сажать заключенных в карцер. 11 сентября 1775 года министр Малесерб, много способствовавший смягчению тюремных правил, писал коменданту крепости: "Никогда не следует отказывать заключенным в занятиях чтением и письмом. Ввиду того, что они так строго содержатся, злоупотребление, которое они могли бы сделать при этих занятиях, не внушает опасений. Не следует также отказывать тем из них, которые пожелали бы заняться какого-либо другого рода работой. Надо только следить, чтобы в их руки не попадали такие инструменты, которые могут послужить им для бегства. Если кто-либо из них пожелает написать своим родным и друзьям, то это надо разрешать, а письма прочитывать. Равным образом надлежит разрешать им получать ответы и доставлять им таковые при предварительном прочтении. Во всем этом полагаюсь на ваше благоразумие и человечность".

Такое вот достаточно гуманное учреждение - прообраз современных тюрем цивилизованных стран - почему-то вызывало самую лютую ненависть французов. Две другие тюрьмы, Бисетр и Шарантон, где умирали с голоду и копошились в грязи политзаключенные и уголовники из простолюдинов, никто и пальцем не тронул.

С величайшим энтузиазмом взяв и разрушив тюрьму для аристократов, французы скоро стали этих самых аристократов бросать не в одну, а во множество тюрем, резать и гильотинировать. Чисто революционная логика!

Тюрьма, которой уже не было

Нужно ли было разрушать Бастилию? С 1783 по 1789 год Бастилия стояла почти пустой, и если бы в нее иногда не помещали преступников, место которым было в обыкновенных тюрьмах, то крепость оказалась бы необитаемой. Уже в 1784 году за неимением государственных преступников пришлось закрыть Венсенскую тюрьму, которая служила своего рода филиалом Бастилии. Конечно, Бастилия обходилась казне очень дорого. Только ее комендант получал ежегодно 60 тысяч ливров жалованья, а если к этому добавить расходы на содержание гарнизона, тюремщиков, врача, аптекаря, священников плюс деньги, выдаваемые на пропитание заключенных и их одежду (в одном 1784 году на это ушло 67 тысяч ливров), то сумма получалась громадная.

Исходя именно из этих соображений - "ради экономии", - министр финансов Неккер предложил упразднить Бастилию. И об этом говорил не он один. В 1784 году городской архитектор Парижа Курбе представил официальный план, предлагая открыть на месте крепости "площадь Людовика XVI". Есть сведения, что и другие художники разрабатывали проекты разнообразных сооружений и памятников на месте Бастилии. Особенно любопытен один их них, предлагавший срыть семь башен крепости и на их месте воздвигнуть памятник Людовику XVI. На пьедестале из груды цепей государственной тюрьмы должна была возвышаться фигура короля, который жестом освободителя протягивает руку по направлению к восьмой, сохраненной башне. (Возможно, теперь стоит пожалеть, что этот замысел остался неосуществленным.) А 8 июня 1789 года, уже после созыва Генеральных штатов, в Королевскую академию архитектуры поступил схожий проект Дави де Шавинье. Именно этим проектом Генеральные штаты хотели почтить Людовика XVI, "восстановителя народной свободы". Памятник так и не установили, но сохранились эстампы: король протягивает руку к высоким башням тюрьмы, разрушаемым рабочими.

В архиве Бастилии хранятся два рапорта, представленные в 1788 году Пюже, вторым лицом в крепости после коменданта. Он предлагал снести государственную тюрьму, а землю продать в пользу казны.

Все эти проекты вряд ли существовали бы и обсуждались, если бы не отражали настроение верховной власти: разрушение Бастилии было предрешено, и, не сделай это народ, сделало бы само правительство.

К 14 июля 1789 года все башни и бастионы Бастилии еще целы, но ее уже как бы не существует - она превратилась в призрак, в легенду. Как известно, взявшие крепость после долгих поисков нашли в этой "твердыне деспотизма" всего семь узников. Четверо из них оказались финансовыми мошенниками, пятый - распутник, заключенный в Бастилию по желанию своего отца, шестой проходил по делу о покушении на Людовика XV, седьмой насолил одной из фавориток короля. За день до штурма из Бастилии в Шарантон был переведен еще один узник - небезызвестный маркиз де Сад, сидевший за свои многочисленные преступления. Иначе 14 июля и он был бы освобожден народом как "жертва королевского произвола".

Штурм на бис

Взятие Бастилии - результат чисто французского легкомыслия. Верх легкомыслия проявила, прежде всего, власть. Хотя после созыва Генеральных штатов Париж с каждым днем все более революцинизировался, Людовик XVI (недурной в общем-то человек, больше всего на свете обожавший охоту и столярное ремесло) упорно отказывался предпринять контрмеры. Надо отдать ему должное - он любил свой народ. На все предложения ввести в Париж войска и силой подавить мятеж король в ужасе восклицал: "Но ведь это значит пролить кровь!". В Версале старались не замечать, к чему идет дело.

13 июля город очутился во власти вооруженных шаек. Очевидец вспоминает, что в ночь на 14 июля "целое полчище оборванцев, вооруженных ружьями, вилами и кольями, заставляли открывать им двери домов, давать им пить, есть, деньги и оружие". Все городские заставы захвачены ими и сожжены. Среди бела дня пьяные "твари выдергивали серьги из ушей гражданок и снимали с них башмаки", нагло потешаясь над своими жертвами. Одна банда этих негодяев ворвалась в Лазаристский миссионерский дом, круша все на своем пути, и разграбила винный погреб. После их ухода в приюте осталось тридцать трупов, среди которых была беременная женщина.

"В течение этих двух суток, - пишет депутат Генеральных штатов Бальи, - Париж чуть ли не весь был разграблен; он спасен от разбойников только благодаря национальной гвардии". Днем 14 июля разбойничьи шайки удалось обезоружить, нескольких бандитов повесили. Только с этого момента восстание приняло чисто политический характер.

Легкомысленно повели себя парижане. Правда, на призыв Камила Демулена идти на Бастилию откликнулось человек восемьсот. (Вот строки из этой барабанно-революционной демагогии: "Раз животное попало в западню, его следует убить... Никогда еще такая богатая добыча не давалась победителям. Сорок тысяч дворцов, отелей, замков, две пятых имущества всей Франции будут наградой за храбрость... Нация будет очищена".) Остальной Париж собрался в Сент-Антуанском предместье полюбоваться зрелищем. Площадь перед Бастилией была забита глазеющим народом, аристократия заняла места получше - на валах и возвышенностях, знатные дамы наблюдали за происходящим, сидя в специально захваченных с собой креслах. Аплодисменты "артистам с ружьями" не умолкали.

Ценой этого шикарного зрелища стали голод, террор, всеобщее озверение, двадцатипятилетние войны, гибель шести миллионов французов.

Победители инвалидов

Взятие Бастилии в военном отношении - дело более чем скромное. Успех штурма следует целиком отнести на счет численного превосходства восставших и испуга осажденных. 14 июля комендант Бастилии де Лоне имел в своем распоряжении лишь 32 швейцарцев Салис-Самадского полка, 82 инвалидов и 15 пушек. Но даже с этими ничтожными силами де Лоне сумел продержаться почти двенадцать часов.

Сигнал к началу штурма ранним утром подали двое молодых людей, Даван и Дассен. Они спустились по крыше парфюмерной лавки на крепостную стену, примыкавшую к гауптвахте, и спрыгнули во внешний (комендантский) двор Бастилии; Обер Бонмер и Луи Турне, бывшие солдаты, последовали за ними. Вчетвером они перерубили топорами цепи подъемного моста, который рухнул вниз с такой силой, что подпрыгнул от земли чуть ли не на два метра, - появились первые жертвы: один из горожан, толпившихся у ворот, был раздавлен, другой покалечен. Народ с криками торжества ринулся через комендантский двор ко второму подъемному мосту, непосредственно ведущему в крепость. Но здесь их встретил мушкетный залп. Толпа в замешательстве рассыпалась по двору, оставив на земле тела убитых и раненых. Большинство штурмующих не знали, каким образом были открыты первые ворота, и решили, что это сделал сам комендант, чтобы завлечь их в ловушку. Между тем комендант де Лоне, несмотря на постоянный обстрел крепости, до сих пор удерживал солдат от ответного огня.

Раненых понесли в город как доказательство "измены" коменданта Бастилии. Среди них был умирающий гвардеец, чей вид заставил его товарищей по оружию двинуться на помощь осаждавшим. Около двух тысяч гвардейцев провозгласили своим командиром Гюллена, директора королевской прачечной, и гренадера Лазара Гоша, будущего знаменитого революционного генерала.

Когда солдаты входили в комендантский двор, густой дым заволакивал крепость - то горели казармы и лавки. Перед вторым подъемным мостом штурмующие подожгли несколько телег с сеном, которые, однако, лишь мешали навести на ворота пушки. Гарнизон в свою очередь через бойницы у ворот наудачу осыпал осаждавших картечью из двух небольших орудий. Эли, офицер полка королевы, и купец Реоль бросились вперед, чтобы оттащить от ворот телеги. Как только место перед воротами удалось расчистить, подъемный мост стали обстреливать из пушек, надеясь перебить удерживающие его цепи. Одновременно по крепости стреляли из ружей со всех окрестных крыш, правда, не причиняя гарнизону ни малейшего вреда.

Ответный орудийный огонь из крепости только увеличивал ярость толпы, беспрестанно повторявшей кем-то брошенную яркую фразу: "Мы наполним своими трупами рвы!"

К воротам крепости приволокли девушку, обнаруженную в казармах. Поймавшие ее уверяли, что это дочь самого коменданта. Девушка объясняла: "Я дочь командира инвалидов Мансиньи", - как это и было на самом деле. Но ей не верили, толпа, окружившая ее, кричала: "Надо сжечь ее живьем, если комендант не сдаст крепость!". Мансиньи с высоты башни увидел свою дочь, лежавшую без чувств на земле, и бросился ей на помощь, но был убит двумя выстрелами. А девушку действительно стали обкладывать соломой, чтобы сжечь, но один из штурмующих, уже упоминавшийся Обер Бонмер вырвал ее из рук озверевшей толпы и отнес в безопасное место, после чего вернулся под стены Бастилии.

Шестой час шел штурм крепости, и надежды на его успешное завершение постепенно таяли. У восставших не было ни единого руководства, ни военного опыта (гвардейцы ограничивались огневой поддержкой, не участвуя непосредственно в штурме). За это время гарнизон потерял, за исключением Мансиньи, только одного защитника, инвалида, убитого ядром. Потери же осаждавших составили 83 убитых и 88 раненых.

В ход пошли самые несуразные проекты, с помощью которых хотели заставить гарнизон сложить оружие. Качали насосом воду в надежде залить пороховые ящики, расставленные на башнях возле орудий, но струя едва достигала середины башни. Какой-то пивовар предлагал сжечь "эту каменную глыбу", поливая ее лавандовым и гвоздичным маслом, смешанным с порохом. А некий молодой плотник, питавший, видимо, страсть к истории и археологии, носился с чертежом римской катапульты.

Бастилия, безусловно, устояла бы, не будь в числе ее защитников инвалидов, с большой неохотой стрелявших в соотечественников. "Бастилия была взята не приступом, - свидетельствует один из участников штурма, - она сдалась еще до атаки, заручившись обещанием, что никому не будет сделано никакого зла. У гарнизона, обладавшего всеми средствами защиты, просто не хватало мужества стрелять по живым телам, с другой стороны, его сильно напугал вид огромной толпы. Осаждающих было всего восемьсот-девятьсот человек - рабочие и лавочники из ближайших мест, портные, каретники, суровщики, виноторговцы, смешавшиеся с национальной гвардией. Но площадь Бастилии и все прилегающие улицы были переполнены любопытными, которые сбежались смотреть на зрелище". Гарнизону же с высоты стен казалось, что на них идет весь миллионный Париж. И инвалиды, с самого начала штурма выражавшие недовольство комендантом, заставили де Лоне согласиться на капитуляцию.

Подъемный мост опустился. Бонмер, Эли, Гюллен и другие руководители штурма вошли в крепость. Между тем остальные, не зная о капитуляции крепости, продолжали стрельбу. Один из офицеров гвардии, Гумбер, взобрался на вал, чтобы подать народу знак о сдаче Бастилии, но его мундир ввел в заблуждение толпу, и он был убит несколькими выстрелами. Тогда гренадер Арне сорвал с головы шляпу, нацепил ее на ружье и замахал ею. Не прекращая стрелять, народ повалил к воротам.

В четыре часа сорок минут пополудни Бастилия пала.

Над комендантом Бастилии восставшие учинили зверскую расправу. Аббат Лефевр, очевидец этой расправы, свидетельствовал, что де Лоне "защищался, как лев". Желая избавиться от мук, он пнул одного из нападавших в пах и крикнул:

Пусть меня убьют!

Эти его слова прозвучали как последний приказ, его подняли на штыки и поволокли к канаве, вопя: "Это чудовище предало нас! Нация требует его головы!". Человеку, получившему пинок, было предоставлено право самому отсечь коменданту голову. Этот безработный повар, рассказывает историк Тэн, "пришедший в Бастилию просто, чтобы поглазеть на происходящее... рассудил, что если, по общему мнению, дело это такое "патриотическое", то за отсечение головы чудовищу его еще могут наградить медалью", и без лишних слов принялся за дело.

Расправу учинили почти над всеми офицерами гарнизона. Трупы убитых офицеров отнесли в морг, кроме тела де Лоне, которое не нашли. Только полгода спустя какой-то солдат принес семье коменданта его часы и другие драгоценные вещи, но категорически отказался объяснить, каким образом они попали к нему.

На следующий день в городе началось массовое избиение аристократов. Франция вступала в эпоху, о которой позже один депутат выразился так: "Престол Божий - и тот пошатнулся бы, если бы наши декреты дошли до него".

До основанья, а затем? Затем осколки продадим

В Версале узнали о взятии Бастилии только в полночь (король в этот день отметил в дневнике: "Ничего"). Как известно, лишь один придворный - герцог де Лианкур - понял смысл случившегося. "Но ведь это бунт!" - удивленно воскликнул Людовик XVI, услышав новость. "Нет, ваше величество, это не бунт, это революция", - поправил его Лианкур.

А когда королю доложили о смерти де Лоне, он равнодушно отозвался: "Ну что ж! Он вполне заслужил свою участь!". (Интересно, думал ли он так о себе, всходя на эшафот три года спустя?) Людовик в тот же день надел трехцветную кокарду, увидев которую Мария- Антуанетта брезгливо поморщилась: "Я не думала, что выхожу замуж за мещанина".

Так отреагировал двор на событие, возвещавшее будущую гибель монархии.

Зато в обоих полушариях взятие Бастилии произвело огромное впечатление. Всюду, особенно в Европе, люди поздравляли друг друга с падением знаменитой государственной тюрьмы и с торжеством свободы. В Петербурге героями дня стали братья Голицыны, участвовавшие в штурме Бастилии с фузеями в руках. Генерал Лафайет послал своему американскому другу, Вашингтону, ключи от ворот Бастилии - они до сих пор хранятся в загородном доме президента США. Из Сан-Доминго, Англии, Испании, Германии слали пожертвования в пользу семейств погибших при штурме. Кембриджский университет учредил премию за лучшую поэму на взятие Бастилии. Архитектор Палуа, один из участников штурма, из камней крепости изготовил копии Бастилии и разослал их в научные учреждения многих европейских стран. Камни из стен Бастилии шли нарасхват: оправленные в золото, они появились в ушах и на пальцах европейских дам.

В день взятия Бастилии, 14 июля, мэрия Парижа, приняв предложение Дантона, создала комиссию по разрушению крепости. Работы возглавил Палуа. Когда стены Бастилии снесли более чем наполовину, на ее руинах устроили народные гулянья и вывесили табличку: "Здесь танцуют". Окончательно крепость разрушили 21 мая 1791 года. Камни ее стен и башен были проданы с аукциона за 943 769 франков.

Разрушение Бастилии вовсе не означало того, что новая власть больше не нуждалась в тюрьмах. Напротив, очень скоро наступили времена, когда о Бастилии, как, пожалуй, и обо всем старом режиме, многие французы стали вспоминать с ностальгией. Революционный произвол оставил далеко позади себя злоупотребления королевской власти, а каждый город обзавелся собственной якобинской Бастилией, которая, в отличие от Бастилии королевской, не пустовала.

До недавнего времени в мире существовало два непонятных праздника, славящих братоубийственную бойню: 7 ноября и 14 июля. Теперь остался один - 14 июля, День взятия Бастилии.

Взятие Бастилии

В течение всего царствования Людовика XVI неурожай сменялся неурожаем, цены на хлеб постоянно росли, в некоторых областях крестьяне, чтобы не умереть с голоду, паслись вместе со скотом. «Я видел Лангедок, Прованс, Дофине, Лион, Бургонь, Шампань, – писал Д. Фонвизин в 1778 году. – Первые две провинции считаются во всем здешнем королевстве хлебороднейшими и изобильнейшими. Сравнивая наших крестьян в лучших местах с тамошними, нахожу, беспристрастно судя, состояние наших несравненно счастливейшим… В сем плодоноснейшем краю на каждой почте карета моя была всегда окружена нищими, которые весьма часто, вместо денег, именно спрашивали, нет ли с нами куска хлеба». Положение крестьян и городских низов еще более ухудшил страшный голод 1788 года, вызванный опустошительным градом 13 июля, уничтожившим на корню более половины уже поспевавшего хлеба. В одном Париже количество нищих превысило 120 тысяч, а по всей Франции их насчитывалось более миллиона (на 25 миллионов жителей).

Сословная рознь достигла крайних пределов. Все видные и выгодные должности находились в руках двух привилегированных сословий: дворянства и духовенства, которые владели двумя третями французской земли и не платили почти никаких налогов. Прочие сословия роптали, особенно буржуазия, которая нашла себе сильного союзника во французской прессе. Печать, умело обходя цензурные строгости, постоянно твердила о несправедливости и вреде тогдашнего общественного устройства. Протесты писателей-просветителей сделали свое дело. «Мало-помалу народ захотел перейти от теории к практике», – пишет Тьер в своей «Истории революции». А Фонвизин тонко отметил духовно-нравственную основу французской (как и всех прочих) революции: «Редкого встречаю, в ком бы неприметна была которая-нибудь из двух крайностей: или рабство, или наглость разума».

Между тем двор не хотел и слышать об уступках, смеялся над предупреждениями, которые он получал со всех сторон, не придавал никакого значения протестам и временами сам играл в самую опасную для монархического правительства игру – игру в либерализм.

5 мая 1789 года начали свою работу Генеральные штаты – всесословное представительное учреждение королевства, созванное по приказу Людовика XVI, чтобы разделить с властью ответственность за положение в стране.

Но, прежде чем сословные представители собрались в Версале, в стране появилось множество книг и брошюр, авторы которых стремились разрешить волнующие общество вопросы о выборе депутатов от третьего сословия: должно ли их число равняться вместе взятому числу депутатов от дворянства и духовенства или же оно должно составить третью часть собрания. Наиболее сильное впечатление во всех слоях общества произвела известная брошюра аббата Сийеса «Что такое третье сословие?», где были следующие слова: «Что есть теперь третье сословие? Ничто. Чем оно хочет стать? Всем».

Такая постановка вопроса неминуемо вела к выводу, что третье сословие представляет собой всю Францию, а дворянство и духовенство – только свои привилегии. Под напором общественного мнения правительство вынуждено было узаконить положение, что число депутатов третьего сословия должно быть равно общему числу депутатов от первых двух сословий. Этот указ, вызвавший повсюду огромный энтузиазм, увеличил популярность министра финансов Неккера, которого считали его автором.

Приступили к выборам. Париж был разделен на 60 округов, каждый депутат которых получил наказы от собрания своих избирателей. Среди прочих требований все парижские округа, без исключения, заявили, что тайные приказы должны быть отменены, а Бастилия – уничтожена как крепость, угрожавшая Парижу, и как государственная тюрьма, двери которой закрыты для суда.

Собрание Генеральных штатов было открыто самим Людовиком XVI в Версале, в зале Малых забав. На первом же своем заседании депутаты третьего сословия постановили, что все дела должны решаться в присутствии всех сословий, простым большинством голосов. Дворянство отказалось признать это решение, духовенство – тоже, но слабым большинством голосов. Целый месяц между сословиями шли переговоры о компромиссе, которые, однако, ни к чему не привели. Тогда депутаты третьего сословия пригласили сочувствующих им депутатов от духовенства присоединиться к ним, и, когда десять священников перешли в залу Малых забав, представители третьего сословия объявили себя Национальным собранием – единственным полномочным представителем нации. Дворянство протестовало против этого решения, но духовенство одобрило его большинством голосов. Тогда дворяне убедили короля принять меры, чтобы Национальное собрание не могло продолжать свои заседания. На другой день депутаты Национального собрания обнаружили двери зала заседаний запертыми и охраняемыми солдатами французской гвардии. Депутаты перешли в другую залу – для игры в мяч – и там произнесли клятву не расходиться до тех пор, пока не будет выработана и принята конституция.

Но дворянство не желало уступать без боя. Оно добилось того, что Людовик XVI лично явился в Национальное собрание, отменил его решения и приказал каждому сословию заседать в отдельной зале. Король удалился в сопровождении дворян и нескольких епископов, большинство же священников остались с депутатами третьего сословия.

– Вы слышали повеление короля, – обратился церемониймейстер к президенту Национального собрания Бальи.

– Сегодня мы то же, кем были вчера, – холодно добавил Сийес, – приступим же к нашим занятиям.

Когда Людовику XVI сообщили о неповиновении депутатов, король смущенно пробормотал:

– Ну и черт с ними, пусть остаются! Национальное собрание возобновило свою работу.

В тот же вечер в Париже узнали о событиях в Версале и словах Мирабо. Громадная толпа собралась в Пале-Рояле. При криках «Да здравствует Национальное собрание!» люди, знакомые и незнакомые, обнимались и поздравляли друг друга с победой народа.

Эти постоянные сношения Национального собрания с населением Парижа обеспокоили двор. Королю было представлено множество проектов, как пресечь оппозицию, но так, как все они неминуемо вели к гражданской войне, король отверг их. К сожалению, в то же время Людовик XVI, склонившись на уговоры советников, стал более холоден по отношению к Неккеру, которого двор считал виновником беспорядков.

Наконец дворянство признало себя побежденным и присоединилось к Национальному собранию; правда, оно пошло на это, по словам одного депутата, из любви к королю, а не по убеждению. С этого времени собрание приступило к выработке конституции.

Между тем парижанам удалось привлечь на свою сторону солдат французской гвардии. Город явно выходил из-под контроля правительства. В ответ король решил ввести в столицу войска, квартировавшие под городом.

12 июля утром в Париж прибыл полк принца Ламбеска, другие отряды расположились в Сен-Клу, на Елисейских полях и в окрестностях Версаля. Потом вдруг разнесся слух об отставке Неккера, единственного министра, державшего сторону Национального собрания. На людей, распространявших эту новость, сначала смотрели как на сумасшедших или изменников, но постепенно беспокойство охватило весь город.

Толпы горожан стекались в Пале-Рояль, давно уже ставший местом публичных собраний. «Сделавшись центром распутства, азартных игр, праздности и раздачи брошюр, – пишет Тэн в «Истории происхождения Франции», – Пале-Рояль привлекает к себе все беспринципное население большого города, которое, не имея ни своего дела, ни домашнего очага, живет только ради удовлетворения любопытства или ради удовольствия всех этих завсегдатаев кофеен и игорных домов, разных авантюристов и забулдыг, затерявшихся или сверхштатных детищ литературы, искусства и адвокатуры, разных стряпчих, студентов, праздношатающихся, заезжих иностранцев и обывателей меблированных комнат». Здесь ораторы, известные и неизвестные, сменяли друг друга, не чувствуя никакой ответственности за свои провокационные речи. Камил Демулен, например, дразнил воображение слушателей такими картинами: «Раз животное попало в западню, его следует убить… Никогда еще такая богатая добыча не давалась победителям. Сорок тысяч дворцов, отелей, замков, две пятых имущества всей Франции будут наградой за храбрость. Те, кто считает себя завоевателями, будут покорены в свою очередь. Нация будет очищена». Тэн справедливо замечает, что это уже почти сформулированная программа террора.

Лица, вызвавшие недовольство этой возбужденной толпы, рисковали жизнью. Камил Демулен с удовлетворением рассказывал своим читателям о том, как «схватили полицейского шпиона, выкупали его в бассейне, затравили, как зверя на охоте, замучили под палочными ударами, вырвали глаз и в заключение, несмотря на мольбы о пощаде, снова бросили в бассейн. Пытка продолжалась с двенадцати до пяти с половиной часов, причем палачей было по крайней мере десять тысяч…»

Этих-то людей 12 июля Камил Демулен призвал к оружию. Ответом ему был яростный рев обезумевшей толпы, требовавшей смерти «тиранам» и «изменникам».

Демулен предложил надеть кокарды, чтобы отличать своих от чужих. «У меня были слезы на глазах, – писал он в своей газете «Старый Кордельер», – и я говорил с таким волнением, которое не в силах теперь выразить. Я продолжал: «Какой цвет вы изберете?» Кто-то закричал: «Выбирайте!» – «Хотите зеленый, цвет надежды, или голубой, принятый в Цинциннати, – цвет свободной Америки и демократии?» Со всех сторон закричали: «Зеленый – цвет надежды!» Тогда я сказал: «Друзья, сигнал подан. Смотрите: шпионы и пособники полиции смотрят мне прямо в глаза. Но пусть не рассчитывают они, – живой я не попаду к ним в руки» Потом, вынув из кармана два пистолета, я продолжал: «Я бы желал, чтобы мне подражали все добрые граждане!» Я сошел со своей импровизированной кафедры, и меня просто задушили в объятиях; одни меня прижимали к сердцу, другие рыдали на моей груди. Один гражданин из Тулузы, опасаясь за мою жизнь, не хотел оставлять меня одного ни на минуту. Между тем мне принесли зеленую ленту и я первый надел ее на мою шляпу и роздал такие же ленты всем, кто стоял близко от меня. Но скоро лент недостало. «Тогда возьмем листья, – сказал я, – и украсим ими наши шляпы».

Оборвав все каштаны возле Пале-Рояля, толпа последовала за Камилом Демуленом в Комеди Франсез. Там Демулен довел публику до такого возбуждения, что она потребовала закрытия театра в знак траура. Оттуда он повел толпу по бульварам, неся в руках накрытые черным крепом бюсты Неккера и герцога Орлеанского – «принца Равенство», которому, по слухам, грозила ссылка. Его спутники заставляли всех встречных снимать шляпы. На улице Сен-Мартен Демулен встретил отряд французской гвардии и убедил солдат следовать за ним. Толпа, увеличиваясь все более и более, дошла до Вандомской площади, но здесь путь ей преградил отряд немецкого полка. Офицер, возглавлявший отряд, предложил толпе разойтись. Его слова были встречены свистом, и произошла стычка, в которой погибло несколько человек и был разбит бюст Неккера; в конце концов, с помощью гвардейцев, немцев прогнали.

Ближе к ночи с колоколен всех церквей и с каланчи ратуши раздался набат, на улицах забили в барабаны – это комитеты избирательных округов призывали жителей вооружаться. В ратуше единогласно было решено принять новую национальную кокарду: голубую с красным, так как эти цвета входили в поле герба города Парижа.

13 июля город очутился во власти вооруженных шаек. Очевидец вспоминал, что в ночь на 14 июля «целое полчище оборванцев, вооруженных ружьями, вилами и кольями, заставляли открывать им двери домов, давать им пить, есть, деньги и оружие». Все городские заставы были захвачены ими и сожжены. Среди бела дня пьяные «твари выдергивали серьги из ушей гражданок и снимали с них башмаки», нагло потешаясь над своими жертвами.

Одна банда этих негодяев ворвалась в Лазаристский миссионерский дом, все круша на своем пути, и разграбила винный погреб. После их ухода в приюте осталось тридцать трупов, среди которых была беременная женщина. «В течение этих двух суток, – пишет Бальи, – Париж чуть не весь был разграблен; он спасен от разбойников только благодаря национальной гвардии». Днем 14 июля разбойничьи шайки удалось обезоружить, нескольких бандитов повесили. Только с этого момента восстание приняло чисто политический характер.

Еще в ночь на 14 июля по всему городу распространился слух о том, что 15-го королевские войска атакуют Париж. Городской комитет, составленный, из представителей округов, принял решение предупредить нападение, овладев Бастилией.

Комендант крепости де Лоне уже несколько дней тщательно готовился к обороне. Он велел втащить на башни фуры с булыжником и приготовить ломы для разрушения печных труб, обломки которых должны были раздавить нападавших. В стенах делались новые амбразуры и бойницы, у ворот и на башнях расставлялись пушки.

14 июля гарнизон Бастилии, состоявший из 32 швейцарцев Салис-Самадского полка и 82 инвалидов, располагал 15 пушками, установленными на башнях, 3 орудиями, поставленными на внутреннем дворе, напротив ворот, 400 мушкетами, 14 ящиками пушечных ядер, 3 тысячами патронов; однако в крепости почти не было провианта и воды.

Пространство перед первым подъемным мостом занимали казармы и множество лавок. Чтобы не подпустить нападавших к крепости, следовало бы снести все эти постройки, но де Лоне не сделал этого, так как получал значительный доход от сдачи лавок внаем. Комендант допустил еще одну ошибку, не наведя пушку на Арсенал, рядом с которым стоял принадлежавший ему домик.

Утром 14 июля в Бастилию прибыла депутация из ратуши, пытавшаяся предотвратить штурм крепости.

«Уберите ваши пушки, дайте слово, что не прибегнете ни к каким враждебным действиям, – потребовали парламентеры, – а мы со своей стороны ручаемся, что удержим народ от нападения на крепость». Бастилия еще не была окружена народом вплотную, поэтому де Лоне принял гостей весьма любезно. Он пригласил их разделить с ним завтрак, согласился отодвинуть пушки от амбразур и взял клятву с солдат гарнизона, что они не станут стрелять в народ, если не последует штурма. По замечанию Тэна, с вооруженной толпой, собравшейся перед Бастилией, обращались «как с детьми, которым стараются сделать как можно меньше вреда».

При выходе из крепости парламентеры столкнулась с Тюрьо, депутатом одного из округов, присланным городским комитетом с требованием впустить в Бастилию отряд народной милиции. Де Лоне отказался пойти на это, но позволил Тюрьо подняться на стены и башни крепости, чтобы тот смог лично убедиться в том, что пушки отодвинуты от амбразур.

Между тем толпа перед Бастилией требовала немедленной сдачи крепости. Когда вышедший из ворот Тюрьо объявил о результатах переговоров, раздались негодующие крики: «Нас изменнически предали!» Тюрьо схватили и, держа над его головой топор, повели в ратушу. В это время первые смельчаки побежали к внешнему подъемному мосту, увлекая за собой остальных.

Осада Бастилии началась.

Двое молодых людей, Даван и Дассен, спустились по крыше парфюмерной лавки на крепостную стену, примыкавшую к гауптвахте, и спрыгнули во внешний (комендантский) двор Бастилии; Обер Бонмер и Луи Турне, бывшие солдаты, последовали за ними. Вчетвером они перерубили топорами цепи подъемного моста, который рухнул вниз с такой силой, что подпрыгнул от земли чуть не на два метра; при этом один из горожан, толпившихся у ворот, был раздавлен, другой покалечен. Народ с криками торжества ринулся через комендантский двор ко второму подъемному мосту, уже непосредственно ведущему в крепость, но здесь их встретил мушкетный залп. Толпа в замешательстве рассыпалась по двору, усыпав землю телами убитых и раненых: большинство штурмующих не знали, каким образом были открыты первые ворота, и решили, что это сделал сам комендант, чтобы завлечь их в ловушку. Между тем де Лоне, несмотря на постоянный обстрел крепости, до сих пор удерживал солдат от ответного огня.

Раненых на носилках понесли в город как доказательство «измены» коменданта Бастилии. Среди них был умирающий гвардеец, чей вид заставил его товарищей по оружию двинуться на помощь осаждавшим. Около двух тысяч гвардейцев провозгласили своим командиром Гюллена, директора королевской прачечной, и гренадера Лазара Гоша

Когда солдаты входили на комендантский двор, густой дым заволакивал крепость – это горели казармы и лавки; перед вторым подъемным мостом штурмующие подожгли несколько телег с сеном, которые, однако, лишь мешали навести на ворота пушки. Гарнизон, в свою очередь, через бойницы у ворот наудачу осыпал осаждавших картечью из двух небольших орудий.

Эли, бывший офицер полка королевы, и купец Реоль смело бросились вперед, чтобы оттащить от ворот телеги; двое горожан, последовавших за ними, упали, сраженные картечью. Как только Эли и Реоль расчистили место перед воротами, подъемный мост стали обстреливать из пушек – таким образом надеялись перебить удерживающие его цепи. Одновременно по крепости велась ружейная стрельба со всех окрестных крыш, правда, не причинявшая гарнизону ни малейшего вреда. Ответный орудийный огонь из крепости только увеличивал ярость толпы, беспрестанно вопившей: «Хотим взять Бастилию!»

В это время к Бастилии прибыла вторая делегация из ратуши во главе с аббатом Фуше (который позже изречет знаменитую глупость: «Это аристократы распяли Христа»). Парламентеры делали знаки, чтобы гарнизон прекратил огонь, но солдаты ничего не видели из своих бойниц, окутанных дымом. Депутаты уже хотели уйти ни с чем, как вдруг вдали показалась третья делегация – с барабанщиком и белым флагом. Под барабанный бой парламентеры подошли к стенам и закричали, размахивая знаменем:

– Мы пришли для переговоров, прекратите огонь! Инвалиды на башнях, в знак мира, сняли высокие шапки и опустили ружья. Делегация двинулась к воротам, как вдруг раздался залп – это стреляли швейцарцы, расположившиеся на внутреннем дворе и не знавшие о прибытии парламентеров.

Осаждавшие пришли в исступление: они проклинали и де Лоне, и ратушу; барабанщика едва не убили. Все повторяли сказанную кем-то фразу:

– Наши трупы наполнят рвы.

К воротам крепости приволокли девушку, обнаруженную в казармах; как уверяли поймавшие ее, это была дочь коменданта. Девушка говорила, что она дочь командира инвалидов Мансиньи, как это и было на самом деле, но ей не верили. Толпа окружила ее, крича: «Надо сжечь ее живьем, если комендант не сдаст крепость!» Мансиньи, с высоты башни увидев свою дочь, лежавшую без чувств на земле, бросился ей на помощь и был убит двумя выстрелами. Девушку действительно стали обкладывать соломой, чтобы сжечь, но Обер Бонмер вырвал ее из рук озверевшей толпы и отнес в безопасное место, после чего вернулся под стены Бастилии.

Шел шестой час с начала штурма крепости, надежды на его успешное окончание постепенно таяли. У восставших не было ни единого руководства, ни военного опыта (гвардейцы ограничивались огневой поддержкой, не участвуя непосредственно в штурме). За это время гарнизон потерял, за исключением Мансиньи, только одного защитника – инвалида, убитого ядром; потери же осаждавших составили 83 убитых и 88 раненых. В ход пошли самые несуразные проекты, с помощью которых хотели заставить гарнизон сложить оружие. Качали насосом воду, в надежде залить пороховые ящики, расставленные на башнях возле орудий, но струя едва достигала середины башен; какой-то пивовар предлагал сжечь «эту каменную глыбу», поливая ее лавандовым и гвоздичным маслом, смешанным с порохом; один молодой плотник, питавший страсть к истории и археологии, носился с чертежом римской катапульты.

Бастилия, безусловно, устояла бы, не будь в числе ее защитников инвалидов, с большой неохотой стрелявших в соотечественников. «Бастилия была взята не приступом, – свидетельствует один из участников штурма, – она сдалась еще до атаки, заручившись обещанием, что никому не будет сделано никакого зла. У гарнизона, обладавшего всеми средствами защиты, просто не хватало мужества стрелять по живым телам; с другой стороны, он был сильно напуган видом этой огромной толпы. Осаждающих было всего восемьсот-девятьсот человек; это были разные рабочие и лавочники из ближайших мест, портные, каретники, суровщики, виноторговцы, смешавшиеся с национальной гвардией; но площадь Бастилии и все прилегающие улицы были переполнены любопытными, которые сбежались смотреть на зрелище». Среди этих последних выделялись нарядные женщины, с веселыми, оживленными лицами, «оставившие свои экипажи на некотором расстоянии». Гарнизону же с высоты стен казалось, что на них идет весь миллионный Париж.

Инвалиды с самого начала штурма выражали недовольство комендантом: у них в городе остались жены и дети, и они волновались за их судьбу. «Нужно сдаться», – твердили они, уже не сдерживаемые привычкой к дисциплине. Одни швейцарцы выражали готовность сопротивляться до конца.

Мрачный де Лоне метался по двору, как тигр в клетке, изредка останавливаясь, чтобы по реву толпы определить положение дел. Единственный достойный выход он видел в смерти. Выхватив из рук канонира факел, он с остекленевшим взглядом направился к пороховому погребу… Запасов пороха, хранившихся в крепости, хватило бы, чтобы разрушить до основания не только саму Бастилию, но все Сен-Антуанское предместье; наверное, в эту минуту де Лоне чувствовал себя Самсоном, погребающим вместе с собой филистимлян под обломками храма.

Два офицера, угадавших намерение коменданта, в ужасе преградили ему путь. Один из них приставил штык к его груди, а другой отобрал факел. Комендант, видя, что никто не желает умереть смертью солдата, окончательно потерял голову и дошел до того, что начал умолять инвалидов дать ему бочонок пороха, чтобы он мог взорвать хотя бы самого себя.

– Надо сдаться, – отвечали ему.

Де Лоне отправился в залу Совета и сел писать документ о сдаче крепости. В эту минуту к нему вошел командир швейцарцев Луи де Флю с сообщением, что пушка осаждавших серьезно угрожает подъемному мосту; он просил разрешить ему сделать вылазку, чтобы очистить комендантский двор. Де Лоне вместо ответа протянул ему лист бумаги, на котором было написано: «У нас 20 тысяч фунтов пороха; мы взорвем на воздух гарнизон и весь квартал, если вы не примете капитуляции». Де Флю начал горячо возражать, уверяя, что нет никаких причин сдаваться, но де Лоне был непреклонен. Храброму командиру швейцарцев оставалось только подчиниться.

Де Флю направился к подъемному мосту и бросил свернутую в трубку записку коменданта в одну из бойниц. Увидев это, инвалиды закричали осаждавшим:

– Не убивайте нас, мы согласны сдаться!

Чтобы достать записку, от которой осаждавших отделял широкий ров, через него перекинули доску. Некто Мальяр подобрал записку и передал ее Эли, возглавлявшему штурм ворот. Эли прочитал ее вслух и, прикрепив на конец шпаги, замахал ею, делая знак прекратить стрельбу; но его мало кто видел. Гвардейцы, окружавшие его, крикнули инвалидам:

– Честное слово солдат, мы не сделаем вам ничего худого. Опустите мост!

Спустя некоторое время подъемный мост опустился. Эли, Гюллен и другие руководители штурма вошли в крепость. Между тем остальные, не зная о капитуляции крепости, продолжали стрельбу. Один из офицеров гвардии, Гумбер, взобрался на вал, чтобы подать народу знак о сдаче Бастилии, но его мундир ввел в заблуждение толпу и он был убит несколькими выстрелами. Тогда гренадер Арне сорвал с головы шляпу, нацепил ее на ружье и замахал ею. Не прекращая стрелять, народ повалил к воротам.

Было четыре часа сорок минут. Бастилия пала.

Гарнизон Бастилии выстроился шпалерами во дворе: инвалиды направо от входа, швейцарцы – налево; оружие те и другие сложили вдоль стен. Инвалиды живо выражали свою радость, размахивая киверами и аплодируя победившему народу, но вид их мундиров вызвал в толпе ярость. Зато швейцарцев, вывернувших наизнанку свои мундиры, победители сначала приняли за узников и в порыве умиления обнимались с ними, называли братьями… Только одного из них погубил собственный страх – того, кто наводил пушки, стоявшие у ворот. Этот солдат сумел выбраться из крепости и уже перешел мост, как вдруг кто-то обратил внимание на его мундир и закопченное порохом лицо; в следующее мгновение удар сабли раскроил ему череп, и он упал на землю, смешав свою кровь с кровью убитых им людей.

Эли и другие гвардейцы, вступив в крепость, старались держать слово и оградить гарнизон от расправы, но хлынувшая в ворота толпа крушила все на своем пути, «каждый стрелял, не обращая внимание, куда и в кого попадали заряды», – вспоминает очевидец. Больше всех досталось бедным инвалидам, которых чуть не растерзали на месте. На Бекара (одного из двух офицеров, не давших де Лоне взорвать Бастилию) кто-то указал как на тюремщика: ему отрубили кисть руки, тело прокололи насквозь двумя ударами шпаги и таскали по двору, глумясь. Правду о нем узнали только вечером, и тогда его отрубленную руку-ту самую руку, которая спасла всех, – с триумфом понесли по городу.

Де Лоне, одетый в светло-серый фрак, с обнаженной головой, опершись рукой о палку с золотым набалдашником, внутри которой был скрыт кинжал, молча ждал своей участи. Купец Шолла узнал его и хотел арестовать. Де Лоне попытался заколоться, но подбежавшие гвардейцы удержали его руку и вывели из крепости.

Тем временем поиски коменданта продолжались. Введенные в заблуждение формой и орденами, одни схватили секунд-майора де Мире, другие лейтенанта Карона, третьи майора Делома, четвертые лейтенанта Пирсона (поручику Пюже удалось, вывернув наизнанку мундир, выбраться из крепости и затеряться в толпе). Мире, служивший прежде в гвардии, крикнул своим бывшим однополчанам: «Товарищи, ко мне! Неужели вы дадите так позорно погибнуть честному человеку?» Гвардейцы вырвали его из рук толпы и, окружив, повели в город. Остальных офицеров тоже удалось спасти от немедленной расправы.

На внутреннем дворе царил невероятный беспорядок. Раздавались возгласы: «Где жертвы? Теперь они свободны!» Толпа рассеялась по крепости. «Они набросились, как вороны на свежую добычу, – пишет депутат Дюссо, – обшарили все подвалы, побывали во всех переходах. По темным лестницам взбираются они на платформы и радуются, что им нечего больше бояться того, что их прежде так страшило. Они угрожают самим пушкам; расшатывают и скатывают вниз огромные камни, и шум, производимый их падением, отзывается в сердце каждого француза. Золото, серебро и документы были разграблены. Были вытащены на свет разные страшные орудия, пугавшие своей странной и ужасной формой; цепи, слишком часто запятнанные засохшей кровью, тяжелые кандалы, из которых многие были потерты ежедневным употреблением и вызывали взрывы негодования при мысли о множестве тех несчастных, для которых они были обычным мучением». Снаружи по крепости в это время все еще велась стрельба, и на одной из башен выстрелом снизу был убит десятилетний мальчик, принимавший участие в штурме.

Со всех сторон звали тюремщиков отпирать двери, но те или попрятались, или смешались с народом. Поминутно раздавались громкие крики с требованием ключей, но ключи большей частью были уже в городе: каждая найденная связка с триумфом проносилась народом по улицам и вручалась президентам округов. Одному из них, Бриссо де Варвилю, некогда сидевшему в Бастилии, досталась связка, в которой он узнал ключ от собственной камеры.

Не найдя ключей, стали выламывать двери; при свете факелов осматривали помещение и шли дальше. Камеры крепости пустовали. Наконец в одной из них на крики толпы и удары ломов и топоров ответил слабый возглас. Уступив напору, дверь разлетелась вдребезги, и перед толпой предстал белый как лунь старик, с блуждающим взором и безумной улыбкой на губах. При виде людей, которых он принял за пришедших за ним палачей, узник встал в оборонительную позицию. Его окружили, стали расспрашивать; в ответ он бормотал что-то про Людовика XV и маркизу Помпадур. Ему сказали, что эти люди давно умерли, а Бастилия в руках народа. Старик без всякого волнения выслушал эти слова и, ничего не отвечая, безучастно сел на кровать. Думая, что он растерялся от неожиданной радости, толпа подхватила его на руки и с торжеством понесла на двор.

Этого старика звали Тавернье. Причины его заключения остались невыясненными; кажется, он был замешан в деле Дамьена, который в 1757 году нанес Людовику XV рану ножом, когда король садился в карету. Тавернье провел десять лет на островах Святой Маргариты и тридцать лет в Бастилии, где сошел с ума. Он был первым узником, освобожденным в этот день. Казалось, Тавернье прожил так долго лишь для того, чтобы народ мог увидеть пример произвола и жестокости, превосходящий всякое воображение.

Толпа, несшая Тавернье, встретилась на выходе с двумя узниками, найденными в другой башне и также вынесенными оттуда на руках. Это были граф де Вит и граф де Солаж. Их сторож Гюйон, страшась народного гнева, сам открыл двери их тюрьмы и просил защиты у графа Солажа. Гюйон единственный из всех тюремщиков сохранил свои ключи.

Де Вит был такой же древний старик, как и Тавернье. Он провел двадцать лет в Венсенском замке и десять лет в Бастилии за то, что сообщил некоторые биографические сведения о графине Дюбарри писателю Лакосту де Мезьеру для его скандального сочинения об этой любовнице Людовика XV. Теперь он с сильным иностранным акцентом бессвязно бормотал бессмысленные слова. Долгое заключение лишило его рассудка, и он, как и Тавернье, кончил свою жизнь в доме для умалишенных.

Граф Солаж обнимал своих освободителей, благодарил их, восторгался победой народа и громко рассказывал о своих страданиях. Он был заключен в Венсенский замок в 1782 году по просьбе отца, недовольного его поведением. Переведенный затем в Бастилию, Солаж семь лет провел в одиночестве – к нему не приходили ни следователи, ни родные, и он не получил ни одного ответа на свои письма к отцу, полные раскаяния. Несмотря на это, первым, кого граф захотел увидеть после освобождения, был его отец. Но кто-то из толпы, знавший семью Солажей, сообщил графу, что его отец уже два года, как умер. Солаж залился слезами. Свобода не принесла ему особой радости – он умер в страшной нищете.

Кроме этих людей, были освобождены еще четверо заключенных – Бешад, Ларош, Лакореж и Пюжад. Все они были посажены в Бастилию в 1787 году по обвинению в подделке двух векселей, принятых банкирами Туртоном, Равелем и Галле де Сантером. Мошенники, арестованные одни в Париже, другие в Амстердаме, почему-то не были преданы обычному суду, а без всякого следствия подверглись заключению в Бастилии. Более того, их главарь, Анри Ла Барт, также посаженный с ними в Бастилию, был уже давно выпущен на свободу, а их продолжали держать в крепости. После освобождения узников банкиры начали против них процесс, но суд оправдал их.

Ко всем заключенным народ проявил уважение и сочувствие.

В это время Эли, Гюллен и гвардейцы вели коменданта, бастильских офицеров, инвалидов и швейцарцев в ратушу. При виде пленников, говорит Тэн, жажда убийства охватила даже тех, кто вначале не хотел крови. «У кого не было при себе оружия, – вспоминал де Флю, – тот бросал в меня каменья; женщины скрежетали зубами и грозили мне кулаками. Позади меня уже были убиты двое из моих солдат… Наконец, под общей угрозой быть повешенными, я добрался до городской ратуши… тогда ко мне поднесли насаженную на копье человеческую голову, советуя полюбоваться ею, так как это голова де Лоне».

Мемуары Линге создали последнему коменданту Бастилии дурную славу. Пока де Лоне вели к ратуше, толпа вокруг него кричала: «Надо ему перерезать горло! Повесить его! Привязать к хвосту лошади!» Все хотели, чтобы он испытал те же страдания, что и его несчастные узники; на него плевали, вырывали у него клочья волос, угрожающе подносили к лицу пики… Наконец у Гревской площади толпа набросилась на него. Несколько гвардейцев мужественно пытались защитить пленника. Поскольку коменданта узнавали по тому, что он шел с обнаженной головой, Гюллен в великодушном порыве надел на него шляпу; в следующий миг он был сбит с ног и лишился чувств… Когда он пришел в себя, де Лоне рядом не было.

Аббат Лефевр, очевидец расправы над комендантом, свидетельствовал, что де Лоне «защищался, как лев». Желая избавиться от мук, он пнул одного из нападавших в пах и крикнул:

– Пусть меня убьют!

Эти его слова прозвучали как последний приказ. Его сразу подняли на штыки и поволокли труп к канаве, вопя: «Это чудовище предало нас! Нация требует его головы!» Человеку, получившему пинок, было предоставлено право самому отсечь коменданту голову. Этот безработный повар, рассказывает Тэн, «пришедший в Бастилию просто, чтобы поглазеть на происходящее… рассудил, что если, по общему мнению, дело это такое «патриотическое», то за отсечение головы чудовищу его еще могут наградить медалью», и без лишних слов принялся за дело. Взяв протянутую ему саблю, он несколько раз ударил по шее трупа; затем вытащил из кармана нож с черной рукояткой и «в качестве повара, умеющего расправляться с мясом», быстро закончил операцию и насадил голову коменданта на пику.

При виде головы де Лоне толпу охватило веселье. Ужасную пику носили по всему городу; перед статуей Генриха IV ее трижды наклонили: «Кланяйся своему господину!»

Расправа была учинена почти над всеми офицерами гарнизона. Лейтенант Персон был убит еще по дороге в ратушу; секунд-майор Мире, дойдя до дома, отослал сопровождавших его гвардейцев и стал открывать дверь – в этот момент появившиеся из-за угла вооруженные горожане опознали его и убили; лейтенант Карон был ранен, но его удалось вырвать из рук озверевшей толпы.

Майора Делома пытался защитить бывший узник Бастилии де Пеллепор, который стал уверять народ, что майор был истинным отцом для заключенных.

– Остановитесь, это мой благодетель! – призывал он. Видя, что слова мало помогают, Пеллепор выхватил шпагу и грудью заслонил майора.

– Благородный молодой человек, что вы делаете? – сказал Делом. – Вы погубите себя, а меня не спасете.

Ревущая толпа набросилась на них обоих. Пеллепор получил удар топором по шее, однако его оттащили и спасли; что касается Делома, то минуту спустя его голова оказалась на пике; позже ее выставили на всеобщее обозрение рядом с головой де Лоне.

Трупы всех убитых офицеров отнесли в морг, кроме тела де Лоне, которое не было найдено. Только полгода спустя какой-то солдат принес семье коменданта его часы и некоторые другие драгоценные вещи; но он категорически отказался объяснить, каким образом они попали к нему.

Инвалидов привели в ратушу. Их энтузиазм исчез, и они стояли бледные, молчаливые, ожидая самого худшего… Вдруг в голову Эли пришла спасительная мысль; он обратился к ним:

– Присягните на верность нации!

Инвалиды, все как один, подняли руки и принесли гражданскую присягу. Толпа расчувствовалась и бросилась обнимать их со слезами радости.

Швейцарцев отвели в Пале-Рояль, где они также нашли защитников. Их выдали не то за узников, не то за солдат, отказавшихся стрелять в народ. Тотчас начался сбор пожертвований в их пользу, и парижане обступили их, выражая сочувствие.

На следующий день в городе начались массовые избиения «аристократов». Франция вступала в эпоху, о которой позже один депутат Конвента выразился так: «Престол Божий – и тот пошатнулся бы, если бы наши декреты дошли до него».

В Версале узнали о взятии Бастилии только в полночь (король в этот день отметил в дневнике: «Ничего»). Как известно, лишь один придворный, герцог де Лианкур, понял смысл случившегося.

– Но ведь это бунт! – удивленно воскликнул Людовик XVI, услышав новость.

– Нет, Ваше Величество, это не бунт, это революция, – поправил его Лианкур.

А когда королю доложили о смерти де Лоне, он равнодушно отозвался: «Ну что ж! Он вполне заслужил свою участь!» Вскоре Людовик XVI не погнушался надеть трехцветную кокарду, увидев которую Мария Антуанетта брезгливо поморщилась: «Я не думала, что выхожу замуж за мещанина».

Так отреагировал двор на событие, возвещавшее будущую гибель монархии.

Зато в обоих полушариях взятие Бастилии произвело огромное впечатление. Всюду, особенно в Европе, люди поздравляли друг друга с падением знаменитой государственной тюрьмы и с торжеством свободы. В Петербурге героями дня стали братья Голицыны, участвовавшие в штурме Бастилии с фузеями в руках. Генерал Лафайет послал своему американскому другу, Вашингтону, ключи от ворот Бастилии – они до сих хранятся в загородном доме президента США. Из Сан-Доминго, Англии, Испании, Германии слали пожертвования в пользу семейств погибших при штурме. Кембриджский университет учредил премию за лучшую поэму на взятие Бастилии. Архитектор Палуа, один из участников штурма, из камней крепости изготовил копии Бастилии и разослал их в научные учреждения многих европейских стран. Камни из стен Бастилии шли нарасхват: оправленные в золото, они появились в ушах и на пальцах европейских дам.

В день взятия Бастилии, 14 июля, по предложению Дантона, городской комитет создал комиссию по разрушению крепости. Работы возглавил Палуа. Кроме того, четверым комиссарам поручили разобрать тюремный архив.

Осмотр Бастилии привел ко многим открытиям. На стенах камер были найдены имена заключенных, не значившиеся в тюремном журнале (отчасти это могло объясняться тем, что множество документов сгорело и было растащено). В двух казематах обнаружили человеческие скелеты в цепях; почему их не предали земле, осталось тайной. Архивные документы еще раз подтвердили, по каким ничтожным поводам людей обрекали на долгие годы заточения. Так, одну женщину держали в Бастилии за то, что она имела «злой характер»; напротив многих имен значилось просто: «Заключен по подозрению».

Когда стены Бастилии были снесены более чем наполовину, на ее руинах устроили народные гуляния и вывесили табличку: «Здесь танцуют». Окончательно крепость разрушили 21 мая 1791 года. Камни ее стен и башен были проданы с аукциона за 943 769 франков.

Разрушение Бастилии не означало того, что новая власть больше не нуждалась в тюрьмах. Напротив, очень скоро наступили времена, когда о Бастилии, как, пожалуй, и обо всем старом режиме, многие французы стали вспоминать с ностальгией. Революционный произвол и насилие оставили далеко позади себя злоупотребления королевской власти, а каждый город обзавелся собственной якобинской бастилией, которые, в отличие от Бастилии королевской, никогда не пустовали.

Взятие и разрушение Бастилии во времена Людовика XVI было очевидной военной и политической бессмыслицей, необходимой только некоторым демагогам для того, чтобы столкнуть лбами народ и королевскую власть. Две другие тюрьмы – Бисетр и Шарантон, где в ужаснейших условиях томились сотни заключенных, никто и пальцем не тронул. Эти, так сказать, «народные» тюрьмы не вызывали у народа такой ненависти, как Бастилия, – как-никак тюрьма для аристократов. Логика революционного мышления во все времена отличается каким-то загадочным, необъяснимым своеобразием…

И все же не стоит забывать, чем долгие века была Бастилия для тысяч ее узников. Французский историк Мишле некогда взывал к своим соотечественникам: «Вы, которые проливаете реки слез над ужасами революции, пролейте хотя бы слезинку над ужасами, ее породившими». Мне остается лишь обратиться к читателю с запоздалой просьбой считать эти слова эпиграфом ко всей книге.

Из книги Основание Рима. Начало Ордынской Руси. После Христа. Троянская война автора

13. Осада и взятие Царь-Града крестоносцами в 1204 году отражены в русских летописях как взятие Искоростеня Ольгой А у Гомера - как взятие Трои греками 13.1. Рассказ русской летописи Описав три мщения Ольги Древлянам, русские летописи переходят к взятию Ольгой древлянской

Из книги Великая Французская Революция 1789–1793 автора Кропоткин Петр Алексеевич

Из книги Великие исторические сенсации автора Коровина Елена Анатольевна

Взятие Бастилии: миф и реальность 14 июля – главный государственный праздник Франции. Президент принимает парад, французы поют и танцуют на улицах и площадях. Пресса пестрит статьями о том далеком 14 июля 1789 года – дне взятия Бастилии, королевской тюрьмы, где томились

Из книги 100 великих замков автора Ионина Надежда

В казематах Бастилии В одно прекрасное сентябрьское утро 1377 года в Париже было заметно необыкновенно оживленное уличное движение. Монахи, сеньоры, лавочники, студенты, солдаты городской стражи – почти все население города высыпало на улицы. Торговые лавки были закрыты,

Из книги Завоевание Америки Ермаком-Кортесом и мятеж Реформации глазами «древних» греков автора Носовский Глеб Владимирович

6. Успешный египетский поход Камбиса - это взятие Царь-Града в 1453 году или взятие Казани в 1552 году 6.1. Рассказ Геродота Мы уже цитировали Геродота, сообщившего, что молодой персидский царевич Камбис обещал своей матери «перевернуть Египет вверх дном», как только

Из книги 100 великих узников [с иллюстрациями] автора Ионина Надежда

Вольтер в Бастилии После смерти короля Людовика XIV остался малолетний преемник, за которого правил герцог Филипп Орлеанский. Как только короля похоронили, регент повелел распахнуть двери тюрем и выпустить узников, однако двигала им скорее всего не гуманность, а полное

автора Носовский Глеб Владимирович

14. Взятие Казани и взятие «античной» Артаксаты Римлянин Корбулон - это князь Курбский Одним из наиболее выдающихся деяний Грозного считается взятие Казани в 1552 году. Мы подробно говорили об этом в книгах «Библейская Русь» и «Завоевание Америки Ермаком-Кортесом и мятеж

Из книги Раскол Империи: от Грозного-Нерона до Михаила Романова-Домициана. [Знаменитые «античные» труды Светония, Тацита и Флавия, оказывается, описывают Велик автора Носовский Глеб Владимирович

7. Взятие Иерусалима «античным» императором Титом - это взятие Москвы в начале XVII века Как вытекает из предшествующих наших результатов, на страницах Иосифа Флавия Москва представлена как два разных города. А именно, как «императорский Рим» и как «иудейский Иерусалим».

Из книги 500 знаменитых исторических событий автора Карнацевич Владислав Леонидович

НАЧАЛО ВЕЛИКОЙ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ. ВЗЯТИЕ БАСТИЛИИ Бастилия. Гравюра (XVІІІ в.)События во Франции в конце XVIII в., безусловно, носят эпохальный характер. Великая французская революция сокрушила феодально-абсолютистский строй и «вымела хлам Средневековья» из этой

Из книги Крещение Руси [Язычество и христианство. Крещение Империи. Константин Великий – Дмитрий Донской. Куликовская битва в Библии. Сергий Радонежский – изоб автора Носовский Глеб Владимирович

5.2. ПАДЕНИЕ ВИЗАНТИИ, ОСАДА И ВЗЯТИЕ ЦАРЬ-ГРАДА МАГОМЕТОМ II В 1453 ГОДУ ОПИСАНЫ В БИБЛИИ КАК ОСАДА И ВЗЯТИЕ ДАВИДОМ ГОРОДА ИЕРУСАЛИМА «Водоразделом», отделяющим эпоху 1334–1453 от эпохи 14531566 является знаменитый 1453 год падения Византии, взятия Царь-Града войсками султана

Из книги Узники Бастилии автора Цветков Сергей Эдуардович

Строительство Бастилии Шел тридцать второй год войны, которая позже получила название Столетней (1337-1453). Франция, потерявшая цвет рыцарства в битвах при Креси и Пуатье, разоренная набегами англичан и наваррцев, была вынуждена уступить королю Англии Эдуарду III половину

Из книги Узники Бастилии автора Цветков Сергей Эдуардович

Из книги Узники Бастилии автора Цветков Сергей Эдуардович

Взятие Бастилии В течение всего царствования Людовика XVI неурожай сменялся неурожаем, цены на хлеб постоянно росли, в некоторых областях крестьяне, чтобы не умереть с голоду, паслись вместе со скотом. «Я видел Лангедок, Прованс, Дофине, Лион, Бургонь, Шампань, – писал Д.

Из книги Книга 1. Библейская Русь. [Великая Империя XIV-XVII веков на страницах Библии. Русь-Орда и Османия-Атамания - два крыла единой Империи. Библейский пох автора Носовский Глеб Владимирович

2.5. Взятие Царь-Града в 1453 году, в эпоху Ивана III Грозного, - это взятие Иерусалима Навуходоносором Взятие Иерусалима - одно из главных деяний Навуходоносора. «Подступили рабы Навуходоносора, царя Вавилонского, к Иерусалиму, и подвергся город осаде. И пришел

Из книги Фантасмагория смерти автора Ляхова Кристина Александровна

Первый постулат революции – «свобода». Взятие Бастилии Июль 1789 года во Франции выдался на удивление душным. Несмотря на изобильный урожай, повсюду продолжал свирепствовать голод. Колосящуюся пшеницу с полей никто и не думал убирать, не существовало подвоза хлеба